Виктория Абзалова - Тропы в тумане
Иногда ненависть может свести людей быстрее и надежнее, чем любовь. Гвенхивар и Гавейн с полу слова сошлись на том, что Мордрет опасен, и приложили все усилия, что бы заполучить хотя бы одно из его писем. А когда загнанные гонцы от Гвенхивар доставили почти одновременно два письма, Гавейн немедленно бросился к Артуру, оправдывая себя тем, что лишь заботиться о безопасности своего короля…
Первое начиналось так: «Сынок, я говорила со всеми, о ком ты спрашивал.
Происходящее не может нравиться. Они все согласны с таким решением и поддержат тебя. Нам очень необходим успех, особенно теперь, когда короля нет. Только будь осторожен — у меня дурные сны, тебе угрожает серьезная опасность.
Мы все надеемся на тебя».
Ответ Мордрета был еще лаконичнее: «Делаю, что могу».
Артур не знал, чем он был потрясен больше: открывшейся изменой, сговором за его спиной в его отсутствие, либо — в каких нежных выражениях она обсуждается.
По-своему Артур был привязан к сыну, — скорее не любя, а признавая его способности.
Та власть, что он передавал Мордрету — была испытанием, за которым следовало новое, как только принц проходил предыдущее. Так бросают в воду: если не утонет, — поплывет… Ни разу Мордрет не дал повода упрекнуть себя, и Артур в тайне даже гордился им, стыдясь своего чувства. Единственное, что он мог поставить сыну в укор так это иногда чрезмерную рассудочность.
В отличие от многих рыцарей Каэр Меллота, Мордрет — был умел не только в бою. И, доведись Артуру делать выбор, избирая себе преемника, — он был бы в трудном положении: Мордрет показал себя разумным и ответственным, и мог бы стать хорошим королем, но как человек — Артур был не в силах смирить свое сердце! Чем более весомыми были достоинства Мордрета в глазах государя, — тем более тяжким упреком они казались в глазах отца!
…Ибо двух вещей он не мог простить сыну — обстоятельств его рождения и отношения к смыслу всей его жизни!
Сын — был повседневным напоминанием о его грехе. Свидетельством того, что и он — не может быть безупречен!
Но не только! — Мордрет нарушал все выписанные с такой тщательностью каноны, опровергая собою тезис, что грех не может породить ничего, кроме греха. Будь он порочным и испорченным, — Артур знал бы что делать, и не колебался бы во имя высшей цели! Родись дитя убогим — он смог бы жалеть его или даже снизойти до любви…
Но такого: гордого, но умного, сильного уверенного красавца — любить не получалось, а жалеть уж и вовсе было не за что!
Шепотки и сплетни отлетали от сына Моргиан, как от стены. И уж было бы совсем интересно посмотреть, кто осмелился бы упрекнуть или посмеяться над его происхождением в лицо! Он был из тех, кто для себя требует справедливости, а не просит милосердия, но и к другим — был столь же беспощаден.
Наблюдая за сыном, Артур уже почти и не сомневался в том, что пророчество Мерлина, как и всякое предсказание, вряд ли имеет прямой и очевидный смысл, и он решил, что разгадал его.
Всю душу он вложил в Каэр Меллот и Круглый стол, воплощая в жизнь когда-то придуманную для него Мерлином сказку.
Артур не верил — он знал, что смысл его коронования не только объединение против саксов, но и сохранение, приумножение надмирового света, божьей искры и благословения! Он создал мир, где стремление к чистоте и идеалу было возведено в абсолют, а честь и доблесть — единственный образ жизни… и множество людей уже не первое десятилетие жило по его законам — законам Круглого Стола.
Но Мордрет этому миру принадлежал лишь постольку поскольку — он жил здесь и сейчас, не задумываясь и не стремясь к совершенству! Он крепко стоял на земле, и видел за легендой — лишь красивый вымысел, не имеющий отношения к действительности. О нет, он не смеялся над рыцарскими походами в поисках идеала — он вообще смеялся довольно редко, ограничиваясь лишь убийственными язвительными замечаниями, — но и не стеснялся своего отношения к подобным вещам.
Артур не мог понять почему, — из всех — лишь Мордрета не трогают, не вызывают должного уважения, его стремления к возвышенному, как будто вера и желание высокого — оставили его вместе с детскими болезнями. Он видел, что его сын, придя ему на смену, не станет поддерживать тот дух, который он так старательно взращивал, заставляя из баллад становиться явью, — и то, что при нем самом горело и жило — при Мордрете в лучшем случае останется лишь данью традиции. А это-то и будет смертью — настоящей смертью Артура! И не мог простить…
И потому он ухватился за доказательства прямой измены с облегчением. Все было правильно и просто: грех остается грехом, и порождает грех, и влечет неминуемую кару, а мир его — останется нерушим, лишь более подкрепленный самопожертвованием короля, обрушившего справедливое возмездие на голову собственного сына!
И Артур, забыв о ране, бросился в Британию, неся воздаяние предателям на острие своего меча, так поспешно, — что даже опередил весть о своем возвращении.
Соединившись и примирившись с Ланселотом, — из всех его покаянных слов, рыданий и молебствований, он услышал лишь одну внятную новость — о встрече Мордрета с саксами под Камланном, не осознав даже, что вся Британия, а не только Гвенхивар и Ланселот считали его погибшим. Он жаждал битвы — правой и скорой! И был счастлив, давая сигнал к атаке!
…Мордрет думал только об одном — как вывести свой немногочисленный отряд из бойни.
Их зажало в клещи между саксами, с которыми он так и не успел скрепить договор и которые теперь, похоже, приняли переговоры за хитрость и ловушку, — и войском Артура, уверенными, что бьются с предателями и изменниками.
Он был уверен, абсолютно уверен, — что все еще возможно исправить — объясниться и с тем и с другими, надо было только остановить битву! Собственно даже не битву, а беспорядочную свалку, в которой бились все против всех, ориентируясь лишь на цвета своих родичей и проверенных товарищей…
Саксов было мало, и они отступали. Мордрет отдал приказ отводить людей, а сам сделал попытку прорваться туда, где в последний раз видел плащ так внезапно и не вовремя воскресшего Артура — единственного кто мог прекратить все это. …Он был без доспехов — он ведь не собирался биться — и без шлема, только обруч на черных волосах тускло отсвечивал металлом… Парадная спата, — непривычная к руке, отягченная украшениями, — была не самым удобным оружием…
Его душила злоба на нелепость происходящего, на тех, кого он был вынужден убивать, что бы не быть убитым самому! А король был совсем рядом…
…Удара Мордрет даже не ощутил — просто вдруг оступился, медленно оседая на колени. Свет дня уже показался не таким ярким, во рту стало солоно…
