Сергей Карпущенко - Месть Владигора
Тут дверь избушки вновь распахнулась и раздались в ночном морозе встревоженные голоса:
— Княже! Вот беда-то!
— Княже, выйди, выйди!
— Да что там?! Что стряслось-то?! — отозвался Грунлаф.
— Да, кажись, Ермил твой у порога лежит, снегом уж засыпало его, неживой уж… — послышался ответ.
Когда два воина с большим трудом втащили в горницу тело княжеского телохранителя, князь и Хормут, склонившись над верным слугой, увидели, что щеки его уже заиндевели, брови, ресницы, усы и борода покрыты толстой коростой инея. Бычья шея его была как-то странно скособочена, как если бы кто-то переломил ее сильным ударом полена или оглобли.
— Кто ж его так? — изумился Хормут. — Уж не этот ли… когда ты, княже, Ермилу велел гнать его? — И покосился на синегорца.
Мужичонка же, понимая, что его подозревают в смертоубийстве, резво поднялся на ноги, будто предлагая взглянуть на себя повнимательней. И увидели Грунлаф и Хормут перед собой невысокого, щупленького человека с бородой-веником, глуповатого, простоватого и даже подслеповатого, а ростом он, если поставить его рядышком с Ермилом, не достиг бы и плеча его.
— Княже, — виновато молвил он, — не меня ли в смерти великана сего вините?
Грунлафу показалось неразумным даже предположение такое, и он, нахмурясь, велел убрать Ермила да с факелами посмотреть по деревеньке, не прячется ли где какой-нибудь злодей из местных мужиков, способных покуситься на жизнь благородного Грунлафа. Синегорцу же он сказал:
— Ладно, будь с нами. Ненависть твоя к Владигору приятна мне. Если незаметно проведешь мимо ловушек и засад по земле синегорской, близ Ладора получишь от меня награду. Пока же пусть выдадут тебе кольчугу и копье, шлем тоже попроси. Скажи, я приказал. Конь, слышал, есть у тебя. Откуда ж?
— Да у купчишки синегорского отбил, — с деревенским простодушием сказал мужик и, быстро нагнувшись, припал к руке Грунлафа.
Князь отдернул руку. Каким-то холодным, шершавым оказался этот поцелуй, будто не живой человек прикоснулся к его руке, а иссушенные могилой губы мертвеца.
Утром из деревенских домов, землянок, шалашей вышли дружинники и ратники, и вот уж снова под крики сотских и десятских построилась колонна и поползла по зимней дороге в сторону синегорской границы. Но теперь рядом с воеводами и подле Грунлафа был неказистый мужичонка-смерд, плохо сидевший верхом, которому совсем не шла кольчуга, а шлем рогатый делал его похожим не на воина, а на барана-вожака.
6. Два скрещенных княжеских меча
Синегорец, нежданно явившийся ночью к Грунлафу, вел борейскую рать по таким местам, где ни ловушек, ни засад не встречалось. И еще одно обстоятельство, о котором предупреждал проводник, правдой оказалось — посылаемые в разные стороны верховые привозили вождям известия: повсюду деревни и городища синегорские стоят сожженные, разрушенные, и нет в них ни людей, ни скотины, ни сложенных на зиму запасов жита — всюду запустение и тишина.
— Да кто же это предупредил Владигора о тайном походе нашем?! — приходил в ярость Грунлаф, то и дело выслушивая сообщения о разоренных синегорских деревнях, в которых он думал коротать с ратью морозные ночи, и уже с этих селений начать исполнение своего плана: грабить, жечь их дотла, а мужчин убивать, забирая с собою молодых женщин и детей. Они могли бы послужить Грунлафу и его союзникам предметом торга с Владигором, если бы появилась в том нужда, или же прикрытием от летящих со стороны Ладора стрел.
— Думаешь, Грунлаф, не нашлось шельмы из Пустеня, способной за серебро предупредить Владигора о походе? — говорил не без издевки князь гарудов Гилун, шлем которого был украшен крыльями ястреба, ниспадавшими на плечи.
Грунлаф едва удержался от вспышки гнева, непозволительной в разговоре с самым сильным союзником, и отвечал спокойно:
— Эта шельма могла быть и в твоем войске, благороднейший Гилун.
В разговор вмешался молодой, румянолицый Пересей Коробчакский, сказал примирительным тоном:
— Князья, не к лицу да и не ко времени вам ссориться. Владигора могли предупредить о нашем походе и пограничные дозорные. Не стоило нам останавливаться в каждой деревушке для ночлега, только время потеряли, а врагам дали возможность подготовиться к обороне.
Не желая оставаться от разговора в стороне, подал голос Старко, вождь плусков:
— Ни к чему нам синегорские деревни. Запасов пищи у нас в достатке, пленники только связали бы нам руки. Да и не собираемся же мы целый год торчать под Ладором? Возьмем его с ходу или победим дружину Владигора в поле. Только бы выманить его за пределы города. Главное, что этот проводник-синегорец ведет нас короткими путями и не встречается никаких засад. И то неплохо!
И все князья согласились, что им повезло с проводником, и нужно бы на самом деле хорошенько наградить Кутепу (так звали проводника), когда они выйдут к Ладору.
Наконец настал тот день, когда вдалеке открылся вид на город. Опоясанный с одной стороны изгибом реки, замерзшей сейчас, с другой — близко подходившей к сосновому лесу, Ладор выглядел уснувшим. Только тонкие струйки дыма, убегавшие от домашних очагов в тех избах, что топились по-черному, или из труб, уходили вверх, в голубизну неба, где перемешивались между собой и висели над городом розоватым шатром.
— Да, крепкий город! — то ли с досадой, то ли с завистью произнес Грунлаф, соскакивая с коня. — Но благо то, что река замерзла, можно и с этой стороны приступ начать.
— А оттуда удобней, удобней будет, княже! — подскочил к нему Кутепа. — Вон рощица сосновая! Лестницы вначале изготовить надобно.
Гилун метнул на Кутепу дикий взгляд:
— Не твоего ума дело, смерд, где князьям приступ начинать! Без тебя знаем! Грунлаф, — повернулся он уже к князю игов, — хочешь, я расплачусь с этим поганцем за услугу, и чтоб больше я его близ нашего войска не видел!
Грунлаф, отведя Гилуна в сторонку, негромко сказал ему:
— Князь, не спеши гнать этого человека. Да, мы наградим его, как я и обещал, но не делай из него врага. Вчера он переметнулся к нам от синегорцев, а завтра, обидевшись, уйдет к ним и все расскажет Владигору о наших силах. К тому же…
Но Грунлаф не стал говорить о том, что так и просилось сорваться у него с языка. Он давно уже приглядывался к недомерку Кутепе и видел, что человек этот не так прост, как кажется. Под его глуповатой внешностью, чуял Грунлаф, скрывалось нечто сильное, неодолимое, как будто в шкуру теленка был зашит живой волк, который, хоть и не имея возможности вырваться наружу, то и дело скребся когтями, силился выбраться, и на телячьей шкуре то здесь, то там возникали бугры, создаваемые то мордой, то лапами, давившими на шкуру изнутри. Грунлафу было и стыдно, и почему-то приятно находиться рядом с Кутепой. Стыдно потому, что, приближая к себе простолюдина, он оскорблял свое княжеское достоинство, а странную приятность испытывал от близости к Кутепе из-за того, что ощущал какое-то сходство между собой и Кутепой то ли в характерах, то ли в образе мыслей, то ли в избранном пути, по которому они шли в жизни.
