Дмитрий Колодан - Новые мифы мегаполиса
Пожалуй, жальче было не каждую особь в отдельности, а весь организм, если только это слово могло быть применено к сельхозавру. Хотя сей организм находился явно не там, где следовало, и уже натворил дел на железнодорожных путях…
— Гля, дерево загорелось! — ликовал Рыбаба.
— Этак мы всей зелени в городе лишимся, — брюзгливо предрек Геннадий Родионович. — И без того дышать нечем.
Сельхозавр внезапно завопил, и резкий вопль его, перекрывший рев огня, был похож на крик киношного Годзиллы. Чем может кричать эта туша, оставалось неясным, да Геннадий Родионович и не думал об этом сейчас. Ему чудились стенания живого, страдающего существа, захотелось даже заткнуть уши и стремглав бежать прочь. Нервы, подумал он, стараясь привести сердцебиение в норму. Всякая дрянь нам живой представляется, да еще и одушевленной… А что есть сельхозавр? Конгломерат, структурируемый заданной извне программой. Он дурак дураком, как компьютер, а уж каждый наноробот в отдельности и вовсе немногим умнее пылинки. Чего жалеть такого? Только из-за того, что эта туша умеет целенаправленно двигаться и вопить? Так тепловоз это еще лучше умеет…
Пылающий сельхозавр быстро уменьшался в объеме. Он пробовал метаться, норовил скрыться от пламени во дворах, но сбоку его встречали длинные плевки из ранцевых огнеметов, и он, вздрогнув, пятился. Он уже не напоминал четвероногое существо — он был амебой, и амебой гибнущей. В крутящемся столбе раскаленного воздуха реяли над ним черные хлопья. Неприятный, ни на что не похожий запах достиг зрительских носов.
Рыбаба попятился.
— Мало того что этих тварей на нас напустили, так еще и отравой дышать заставляют…
— Кто напустил-то? — спросил Геннадий Родионович.
— Кто-нибудь да напустил. Кому-нибудь это надо. Скажешь, не так?
В ответ на это оставалось лишь пожать плечами и сменить тему:
— И никакой особенной отравы… Основа нанороботов — углеродная. Скандий в них еще есть, иттрий, фтор… в общем, половина таблицы Менделеева. Но ни ртути, ни свинца, ни кадмия, ни бериллия нет, за это я ручаюсь.
— А мышьяк? — покрутив носом, вопросил Рыбаба.
— В гомеопатических дозах. Дыши смело.
— Откуда знаешь?
— Читал.
— А! — понимающе покивал Рыбаба. — Читай больше. Тебе напишут, а ты читай. Всему верь, главное. Гадом буду, мы небось и живы только потому, что этот твой скандий — редкий металл…
Нет, все-таки школьный учитель — это диагноз неизлечимой болезни. Как ни кривишься от фатальной бестолковости окружающих, в какую черную меланхолию ни впадаешь от всеобщего нежелания ничего знать, а главный симптом болезни, проявляющийся в неудержимом желании делиться сведениями, — вот он. Выскакивает неожиданно, как чертик из табакерки.
Геннадий Родионович даже руками всплеснул.
— Он не мой скандий, он сам по себе скандий! И не редкий он вовсе, а рассеянный. Везде присутствует. Ты ешь, пьешь — глотаешь сколько-то скандия. Ну и что — помер?
— Не помер, так помру, — огрызнулся Рыбаба. — И даже не узнаю, что от скандия.
— Ну да, — съязвил Геннадий Родионович. — А погоду спутники испортили.
— А что, не они, что ли?
Пришлось прервать диалог. Огнеметчики добивали сельхозавра. Привставший на цыпочки Рыбаба заявил, что недожженные остатки утекли сквозь канализационную решетку, и сейчас же высказал уверенность в том, что этот студень из нанороботов копится где-нибудь в городских коллекторах, пока не вырастет настолько, что даст всем прикурить. «Все подземные пустоты захватит, метро захватит, а потом ка-ак полезет изо всех щелей — тут-то нам и каюк». Напрягшись, Геннадий Родионович поборолся с педагогическим симптомом — и одолел.
Черные хлопья рассеялись, вонь улетучилась, машины ликвидаторов разъехались, оцепление сняли. Шагая к дому, Геннадий Родионович подумал, что сегодня, пожалуй, надо будет позволить себе не одну банку пива, а две.
* * *Под акацией, высокой, развесистой и, наверное, удивленной тем, что добилась таких успехов в климате средней полосы, лет двадцать гнил, но все еще держался изрезанный надписями столик с двумя скамьями, стойко противостоя оглушительным ударам доминошников. Сегодня их, к счастью, не было. Геннадий Родионович не любил тех, кто слишком громко оповещает мир о своем существовании.
В сентябре в шесть вечера еще светло. До холостяцкого ужина — двух котлет фабричной выработки — время есть, и чем заняться, спрашивается, если препирательства с супругой невозможны за отсутствием последней? Кто одинок, тот ценит роскошь человеческого общения — даже с Рыбабой.
Откупорив пивную банку — все-таки единственную, — Геннадий Родионович двинул черную пешку на с6.
— Опять таракан, — скривился Рыбаба. Так он называл защиту Каро-Канн.
— Играй черными и выбирай любую защиту, — предложил Геннадий Родионович.
— Тогда с форой, а? Туру, а?
— Во-первых, ладью, а не туру, а во-вторых, обойдешься. Как договорились, так и играем.
Рыбаба покорился. Делать ему было все равно нечего. Поблизости слонялся всего один знакомый — пенсионер, известный под прозвищем Гулкий Пень. Он ждал себе подобных и к шахматистам не лез — знал, что отошьют. Всецело сосредоточившись на доске, Рыбаба повел атаку и возликовал, помешав противнику рокироваться в короткую сторону.
Что ж, можно и в длинную…
В миттельшпиле назревал грандиозный размен фигур.
— Ха! — возликовал было Рыбаба. — А ведь ты без ферзя!
— Еще чего, — бросил Геннадий Родионович. — Я отдам качество. Вот так. Если ты не берешь мою ладью, тебе мат в три хода. Ты ее возьмешь. Далее размен, я без качества, а ты без пешки. Ну и много ты выиграл?
Рыбаба надолго задумался, и видно было, что он мучительно размышляет: откуда здесь взяться мату в три хода? Потом вздохнул, взял ладью и присосался к пивной банке.
— Слышь, физик, — сказал он, зашуршав пакетиком с орешками. — А ведь это олигархи, падлы, виноваты. Они и натравили.
— Кого и на кого? — поинтересовался Геннадий Родионович, уже подозревая ответ.
— Да сельхозавров же, ёшкин кот! На нас! Ну на хрен им сдался простой народ, ты сам прикинь. Работать — гастарбайтеры есть да те же сельхозавры. Рынок сбыта? За бугром у них рынки сбыта. Не, народ не нужен. Одна морока с ним, не так, что ли? Зарплату ему хоть какую, а дай. Пенсии ему плати. Учи, лечи. По ящику зомбируй, а не то забунтует…
«Много ты бунтуешь», — подумал Геннадий Родионович, но сказал иное:
— Извести народ, значит… Ну допустим…
— И допускать нечего!
— Постой. Они по сравнению с нами кто?
— Олигархи!
