Екатерина Казакова - Пленники Раздора (СИ)
— Так и знал, брешет Тамир! — глубокомысленно изрек тем временем Рууська: — Говорил, у них в нутре — опарыши и черви. А там кишки только.
— Блевать-то не тянет? — спросил обережник.
— Не. Когда воняют, конечно, противно. Дядька, а чего вы с ними тут делаете? А?
Колдун взял нож с соседнего узкого стола, на котором поверх холстины были разложены чистые пила, крючья, тесаки, клещи…
— Палец уколи.
— Донатос… — подал было голос другой крефф.
Но колдун в ответ лишь вскинул руку, призывая молчать.
— Коли, чего смотришь? Боишься что ли? — сказал он мальчику.
Руська, неотрывно глядя в глаза обережнику, проткнул кончик большого пальца на левой руке. Выступила капля крови.
— Молодец, — похвалил колдун. — А теперь ему разрежь вот тут.
Он указал на широкое запястье.
Мальчишка старательно, хотя и неумело, рассёк мертвую плоть.
— Голова не кружится?
Руська строго посмотрел на креффа:
— Я что, девка что ли?
Тот довольно кивнул:
— Капай на рану и скажи: эррхе аст.
Паренек посмотрел на обережника с подозрением, но сделал, как было велено.
Мертвая ладонь поднялась и застыла.
— Ух ты! — Русай отпрыгнул от трупа. — Это как, дядька? Это я?!
Выучи глядели на него, разинув рты.
— Понятно? — обвёл Донатос парней тяжёлым взглядом. — А вы тут как куры квохчете. Ты. Со мной пойдем, — и крепкая рука ухватила мальчишку за плечо.
— Дядька, — задохнулся тот и взмолился: — Только сестре не говори! Уши надерет!
— Быстро ж ты смелость растратил… — крефф толкнул паренька к двери. — Шагай, упырёнок.
— Чего это я упырёнок? — обиделся Руська.
— Вот и я тебе не дядька.
Мальчонок надулся, но пошел, куда вели — на верхние ярусы.
— Сюда, — крефф втолкнул его в освещённый лучиной покой, в котором за столом сидела растрепанная девушка и перебирала в миске горох. — Светла, на вот тебе помощника. Проследи, чтобы спать лёг.
— А Лесана? — вскинулся мальчик.
— А что Лесана? Пусть спит. Завтра с ней поговорим, — с этими словами колдун вышел.
* * *Утром, когда Донатос вернулся в свой покой, то нашел зевающего Руську сидящим на лавке, возле свернувшейся калачиком Светлы. Увидев колдуна, мальчик протер глаза и сердито проворчал:
— Ты чего так долго, дядька? Я уж заждался. Вон, она горячая вся. Захворала.
— Выдеру я тебя за дядьку, — пригрозил наузник и сел рядом.
Светла не спала — металась в полубреду. Огненная.
— Беги в башню целителей, позови кого-нибудь. Или выучей из старших, или креффа. Пусть пока лежит.
— А ты куда? — спросил Руська, поспешно обуваясь.
— Куда надо. А ну, бегом!
Мальчишка унёсся, Донатос же — делать нечего — отправился к Лесане.
Далеко идти не пришлось. Девка налетела на него в коридоре, злая, как Встрешник:
— Ты… какого… он дитё совсем, упырь ты смердящий!!!
Крефф смотрел на обережницу красными от недосыпа глазами:
— Будет уж орать-то. Сам пришёл. Не по нраву, так забирай обратно. Только назавтра он всё одно под дверью мертвецкой будет сидеть. И у тебя не спросится. К Клесху идем.
— Ты!.. — она схватила колдуна за плечо, но он рывком стряхнул её руку.
— Охолонись. Расквохталась. Он — колдун. Ты его учиться привезла или к подолу своему поближе? Хотя… откуда у тебя подол.
Лесана медленно отвела в сторону руку, на пальцах которой вспыхнули, переливаясь, голубые огни.
— Уймись уж, дура, — устало сказал крефф. — Боюсь тебя, спасу нет. Совсем, как ты меня. На том и разойдемся. Ты б меня убила, да не можешь. А я тебя, но тоже терплю. Цитадель — она такая, всё в пыль перемелет: и ненависть, и злобу, и любовь. Не живут они тут долго. Да только ты никак этого понять не хочешь. Зря. Наставник твой быстрее повзрослел.
Девушка смотрела на него глазами, полными ненависти, но сияние её Дара медленно угасало.
Колдун пожал плечами.
— Идём к Главе. Мне тут с тобой языком чесать никакого интереса. Как и тебе со мной. А мальчишку не береди. Как тебе ни противно, он к мёртвому ближе, чем к живому. Привыкай.
Развернулся и пошёл дальше. Лесана скрипнула зубами, но, делать нечего, подалась следом, в душе жалея, что не может удавить скотину прямо здесь — посреди коридора.
* * *Когда Лесана и Донатос пришли, Глава беседовал с Лютом. Оборотень с плотно завязанными глазами сидел на лавке и что-то говорил, живо размахивая руками, однако услышав, что в покой вошли посторонние, осёкся и смолк.
Девушка при виде пленника с трудом подавила досаду. Его тут только не хватало! Будет сидеть, уши греть. Не гляди, что уже несколько седмиц в темнице бока отлёживает, вон, ни самоуверенности не растерял, ни дерзости. Учуял обережницу и расплылся, подлец, в такой улыбке, словно она на свидание к нему явилась.
Поэтому, поприветствовав Клесха, Лесана прошла мимо волколака, как мимо порожнего места. Опустилась на соседнюю лавку и даже головы не повернула. Пленник, того хотя не видел, но всё одно, как-то понял и едва слышно хмыкнул.
Донатос, в отличие от обережницы, яростью во все стороны не пыхал, сел спокойно рядом с оборотнем, небрежно отогнул у того ворот рубахи, прошелся пальцами по собачьему ошейнику, которым, не мудрствуя лукаво, волколаку заменили плетёные наузы. Крефф по привычке проверил чужую работу — не ослабло ли заклятье? Нет. На совесть сделано. Видать, Бьерга наговаривала, уж её-то крепкую манеру везде узнаешь.
— Это что за сход? — тем временем сухо осведомился Клесх. — Я вас не звал.
Лесана насупилась. Вот так приветил наставник! Хотя, какой он теперь наставник? Глава. Просто так уж не ввалишься. Она открыла было рот, ответить, но Донатос, нож ему под ребро, заговорил первым. Перебить старшего, значило и вовсе явить себя последней дурой, поэтому девушка уронила взгляд в пол, зло кусая губы.
— Да вот, Глава, — тем временем миролюбиво начал колдун, — обережница досадует, что у меня выуч новый появился. Говорит, не по моим зубам. Ты уж рассуди по чести. Обиды я ей чинить не хочу, как скажешь, так и будет.
У Лесаны от злости даже дыхание перехватило. Вот же, тварина беззаконная, как всё вывернул! Да ещё Лют тут сидит, уши развесил. А Клесх глядит, вздёрнув бровь. Удивлен. А пуще раздражён, что пришли, прервали беседу по пустяковому зряшному делу. Вот ведь!
— То есть как — не по зубам? — наставник посмотрел на выученицу, а той под его прожигающим взглядом захотелось провалиться сквозь все четыре яруса Цитадели. Но делать нечего, поднялась, стараясь ничем не выдать гнева и волнения.
