Максим Черепанов - Сказатели. Русский фантастический альманах фантастики и фэнтези. № 1, 2014
— О! Клементина! — крикнул крепкий мальчишка, что подносил камни. Он что-то шепнул старшему и подбежал ко мне.
— Привет, Франциск, — ответила я. — Спасибо тебе. Маман рассказала, что вы с Жискетой для нас сделали.
Франциск зарделся от удовольствия и смял в руках шапку:
— А чего ж… Ты б тож… Того…
Странный он, почему-то не краснеет так, когда Нико ослом лопоухим обзывает. Ну да ладно.
— А мы тут стену новую возводим, — сообщил Франциск. — Архиепископ велел, чтоб на века. И чтоб до нового мороза поставили. Толстая будет, крепкая. Заместо той, трухлявой.
Я закусила губу:
— Правду говорят, что много народу тут поубивало?
— Ровно дюжину. Даже герцога Бретани раздавило. А покалечилось куда больше. Как там Нико?
«Вовсе это не я. Это стена старая виновата», — повторила про себя я и с грустью ответила:
— Лежит.
Франциск, видимо, решил меня отвлечь:
— А знаешь, почему завалы разобрали так быстро? Добровольцев было много. Говорят, бесценный карбункул, камень такой, из Папиной тиары выпал. Вот все и бросились помогать, черт их дери. Но не нашли пока. Даже наши рабочие в два глаза под ноги смотрят. Глядишь, и я подберу. Разбогатею.
— Не нужен он тебе, — ответила я. — Такие сокровища только беды приносят.
Я взглянула на серый раствор, что замешивал один из рабочих, и меня посетила мысль.
— А это что? — спросила я.
— Известка с цымянкой. Мы на нее камни кладем.
— А можно я один камешек положу? Я же упала тут. И Нико. Вдруг он так быстрее выздоровеет?
— Вымажешься вся.
— Ничего.
— Погоди. — Франциск резво подбежал к мастеру, обмолвился парой фраз и махнул мне рукой: — Давай сюда.
Рабочие участливо смотрели на меня, пока я тащила камень и укладывала, одобрительно похлопали, когда я замазала его сверху раствором — от души — так, чтоб сел в новую стену накрепко. Они только одного не заметили, да и не дано им было — как я обмакивала рубин в известку и укладывала его в середину, под новый камень. Куда им — я же представила, что по небу летит красная птица, и все разом задрали головы. Ах, какую красивую птицу я представила! Лопни мои глаза!
Довольная, я вытерла о ветошь руки. Все, не быть мне ведьмой! Нико поправится! А рубин мне не нужен. Пусть я и знаю, что лежит он посередке между двумя камнями, в пяти локтях справа в седьмом ряду от земли.
* * *— Господа! — объявил гид. — Мы с вами сворачиваем на подъем Гургийон. Это одна из самых старых улиц Лиона, ей больше тысячи лет. И хотя Гургийон всего восемь метров в ширину, он был одной из главных артерий, ведущих от побережья Соны к святыням средневекового города — соборам Сен-Жюст, Сент-Иреней и, если повернуть направо, к древнеримскому Форуму — колыбели Лиона.
Апрельский ветер теребил полотняные козырьки книжного магазина на маленькой площади. Настроение у туристов было чудесным, они задирали головы, разглядывая вытянутые к солнцу дома пастельных тонов, и азартно щелкали камерами. Группа вошла в тенистый проулок. За кафе «Theatre» с громоздкими арочными окнами уходила вверх пережившая века древняя стена. Между изъеденными временем камнями пробивались пучки зелени. Экскурсовод замедлил шаг и продолжил рассказ:
— А здесь Гургийон соединяется с переулком Тюрке. 14 ноября 1305 года после коронации Папы Климента Пятого, ставленника французского короля Филиппа Красивого, здесь под напором толпы на торжественную процессию обвалилась стена. Вот на этом самом месте. Через пару дней по приказу архиепископа возвели новую. Ее вы и видите перед собой. Среди погибших под камнями были и придворные короля, и простые горожане. Пострадал и сам Папа. Известно, что тогда же из его тиары выпал легендарный рубин размером с куриное яйцо. Любители сокровищ и кладов с тех самых пор исследуют здесь каждую щель. Ищут, но пока безуспешно…
Вериль
Елена Елизарова
Марте Опанасенко повезло — ее налетчики застрелили. А Деборе и Айгюль, женам Шломо Камински и Рашида Мурзамуратова, не повезло — их пираты угнали с собой. Способных держать оружие мужчин казнили. Стариков и детей не тронули.
Запасы рения налетчики выгребли с рудниковых складов подчистую, селение ограбили и убрались, прихватив с собой двадцать шесть женщин — жен и старших дочерей астероидных колонистов.
Ивана Опанасенко радиограмма с вестью о несчастье застала в пути. Втроем с Рашидом и Шломо они направлялись на закупку провизии на Вилену, аграрную карликовую планету в пяти сутках лета.
— Разворачивай! — ворвался в пилотскую рубку Иван, едва принял радиограмму и осознал, о чем в ней говорилось. — Беда, — выдохнул он и завыл в голос — тоскливо, будто пес по умершему хозяину.
Рашид вырвал у Ивана из рук мятую бумагу с текстом. С минуту, каменея лицом, читал. Затем с размаху саданул кулаком по пульту управления и бросил старенький грузовоз в разворот.
— Гады… — давясь от перегрузки, хрипел с кресла второго пилота Шломо. — Гады! Что же это творится, господи!
— Найдем, — хорохорился командир прибывшей на астероид спецрейсом команды рейнджеров. — На части порвем, на куски.
Иван молча слушал, затем поднялся и, сутулясь, пошел прочь. Найти пиратскую базу было делом нереальным — искали ее безуспешно не одно десятилетие. А даже если предположить, что найдут, Марту это не вернет. Айгюль, Дебору и прочих — тоже, вряд ли кто-либо из женщин останется в живых после того, как пираты ими насытятся.
«Жизнь закончилась», — осознал Иван. Закончилась вместе с жизнью Марты. Осталось трое малышей: Танюшке пять, Женечке на год меньше, а Олег едва начал ходить. Что же теперь делать… Как жить, как поднимать детей, как быть с рудником, как…
— Врасплох нас застали, — глядя в землю, говорил старый Дитер Вейсман. — Не ожидали мы. Мой Курт, царство ему небесное, как раз на посту был, при пушках, на пару с Джо Морганом. Позвонил еще домой, сказал: «Что-то закупщики раньше срока пожаловали, сходи, отец, к складским, скажи, чтобы начинали вывозить руду». А это вон какие закупщики оказались. — Старик стер слезу с морщинистой дряблой щеки. — Они по пушкам еще с орбиты врезали — ракетами. Курт мой там и погиб — сразу, и Джо с ним вместе. То ли пароль, то ли позывные эти сволочи знали. Проворонили парни их, не распознали, а потом уже поздно было.
— Ладно, старик, — вздохнул Шломо Камински. — Что уж теперь. Решать надо, что с рудником делать.
Шломо, понурившись, замолчал. Беда враз согнула его, выбив из жизнерадостного весельчака и веселье, и радость. Сейчас на Шломо было страшно смотреть. Розовощекое, добродушное, всегда гладко выбритое лицо стало злым, одутловатым и заросло щетиной. Могучие плечи казались теперь покатыми, а карие со смешинкой глаза — печальными и выцветшими.
