Андрей Стерхов - Атака неудачника
Отвергая первый и второй способ, я ставил на тот, который в наших палестинах называют «деревенским». При этом способе колдун уничтожает своего врага с помощью подброшенного предмета — так называемой гоги. Делается так. Сперва-сначала «гогу женят с магогой», то есть пристраивают вблизи от жертвы какое-нибудь заговорённое непотребство: к примеру, дохлую жабу под ворота зарывают, кривой гвоздь в дверь вбивают или втыкают в подушку ржавую иглу. Ну, или ещё что-нибудь куда-нибудь. После этого с помощью особых ритуалов устанавливают связь между жертвой и подброшенной вещью. Если всё вышло как надо (а выходит в девяти случаях из десяти), подброшенная вещь употребляется в качестве опорной точки для приложения злой воли. Дальше — понятно.
На месте колдуна, подвязавшегося извести на корню целый коллектив, я бы лично применил именно этот способ. Заявился бы в офис типа по делам, ля-ля фа-фа, фиговину какую-нибудь мутную на многоуважаемый шкаф между делом забросил, раскланялся, а на другой день — тих-тиби-дох, активировал смертельные эманации. Чего тут мудрёного? Ничего. Если, конечно, при Силе.
Ну и вот, размышляю я, значит, о всяком таком, а сам тем временем уже качу по улице Лермонтова: под колёсами лужи в разводах, над крышей небо в солдатских портянках, по обе стороны ржавые тополя. Одна радость — в салоне звучит регги группы «Ай-Да»:
Не пугайся, если я молчу
И не вижу ничего вокруг,
Если мне не хватает воздуха даже здесь.
Ты ни о чём не спрашивай меня,
Ведь я знаю, что есть
Где-то там, похожий на сон,
Город Золотого Дракона.
Под такую вот замечательную телегу думы свои думая, выстукиваю ритм пальцами по баранке, невольно подвываю певцу и поглядываю на свои «командирские», успеваю, нет к назначенному сроку? Вроде как успеваю, но закавыка: впереди еле тащится зелёная «калдина». От самого Свердловского рынка тащится, не только меня, весь трафик тормозит. Оно понятно, что тише едешь, дальше будешь, но какой русский дракон не любит быстрой езды? И вот. Терплю до одного перекрёстка, до второго-третьего, после пятого срываюсь, начинаю сигналить — давай, мол, паря, прибавь, чего ползёшь черепахой. Тот ни в какую. Даже медленнее покатил, будто назло. Плююсь от досады и решаю перестроиться в соседний ряд. Там поток плотный, но что делать. Мигаю чин-чинарём, ловлю в зеркале просвет, ухожу влево. В ту же самую секунду «калдина» вдруг тоже вылетает из ряда и с какого-то перепугу подрезает меня. Я притормаживаю, пытаюсь увернуться, получается, но тут — бенц! Удар. Хорошо пристёгнуть был, никак не пострадал, только голова как маятник — туда-сюда. Блякую, оборачиваюсь, так и есть — бенц. Мерседес-бенц. Телепался за мной этот четырёхсотый всю дорогу и вот поцеловал. В засос.
Делать нечего, останавливаюсь, верчу башкой. «Калдины» уже и след простыл, а водитель «мерина» машет, мол, давай на обочину, там разберёмся. Думаю, и правда, чего людям мешать. Отъехал, прижался к бордюру, жду. Вскоре и обидчик мой подкатил, не обманул, аккуратно пристроился метрах в трёх сзади.
Первым делом, конечно, оценили масштаб трагедии: у меня — трещина на пластмассе бампера, у него — левая фара в хлам. Ну и царапины. Как по мне, так сущая ерунда. Наплевать и растереть. Однако, к вящему моему удивлению, незадачливый водитель четырёхсотого, этот чахоточного вида малый с близко расположенными, но глубоко посаженными глазками, начал кудахтать. Ё-моё, да во-блин. Во-блин, да ё-моё. Вроде как натурально расстроился. Я вытащил сигареты, закурил, сделал несколько серьёзных затяжек и говорю ему:
— Не стони, браток, у меня претензий к тебе нет.
Доходяга аж задохнулся от возмущения:
— Офигеть, претензий у него нет! — И сразу стал грубить: — Совсем что ли обнаглел, дядя?
— А что такое? — интересуюсь.
— Да ничего. Водить не можешь, шофера найми.
— Остынь, чувак, я же показал тебе, что перестраиваюсь. Какого на двойной пошёл?
— Да ни фига ты, дядя, не показывал. Расслабься и чехли четыреста енотов.
— За что это?
— За навесное.
Во, думаю, наглец. Затягиваюсь, чтобы сразу не послать куда подальше, выдыхаю, говорю:
— Не-а, так не пойдёт.
— А как пойдёт? — спрашивает.
Тут я предлагаю разумное, доброе, вечное:
— Раз такие предъявы пошли, вызываем комиссаров. Или инспекторов. А лучше — цыгаль-цыгаль, ай, люли, — тех и этих. Пусть они наши непонятки разруливают.
И лезу в карман за телефоном.
Парень оборачивается к своей машине и орёт истошно:
— Тукша! Слышь, Тукша! Дядя гаишников подтягивает!
В ту же секунду из «мерина» выползает пассажир — кинг-конг с головой цыплёнка. Поднимает воротник хрустящей кожанки, засовывает ручища в карманы, передёргивает плечами и — еду-еду не свищу, как наеду, не спущу — с ленцой вельможной, подкатывает к нам.
Действие второе, усмехаюсь я про себя, те же и Последний Довод Короля.
— Менты, дядя, не прокатят, — произносит Тукша скучным голосом заученный текст. И объясняет: — С места съехали. Так что сами тереть будем.
И тут у меня уже никаких сомнений не остаётся, что попал в банальную подставу на лоха. Ого, думаю, явился случай, привел с собой истину, и породили они откровение. Трясу — не столько от возмущения, сколько от удивления — быстро намокшими под дождём патлами и говорю:
— Зря вы так, чуваки.
— Как «так»? — вяло, без огонька в голосе, интересуется Тукша.
— Вот так вот нагло.
— Мы нагло? Это мы нагло? — выкрикивает темпераментный доходяга, идёт в блатную присядку и тыкает пальцем в разбитую фару. — Разуй глаза, дядя. Посмотри, что учудил.
Верил, что можно быть святее Папы римского, но чтобы нахальнее водителя командирского уазика — нет. Тут поверил. Досчитал до пяти и говорю с предельной невозмутимостью:
— Парни, ваш эстрадный номер, конечно, достоин включения в праздничный концерт ко Дню работника сельского хозяйства и перерабатывающей промышленности, но со мной он не прокатит.
— Почему это? — с вызовом спрашивает доходяга, сам того не понимая, что выдаёт себя с головой.
Я добиваю сигарету до фильтра, роняю бычок в лужу и объясняю:
— Потому что не терпила я, а — на минуточку — дракон.
— Ну а я тогда барон, — говорит грамотный Тукша и начинает разворачиваться в боевой порядок.
Меня от этой суеты уходящей натуры начинает разбирать смех, еле сдерживаюсь.
— Ты чего, дядя, лыбишься? — из-за широкой спины подельника спрашивает доходяга.
— Видели бы вы себя со стороны, — говорю. — Клоуны. А поди мыслите себя злодеями? Да? Не-а, ни фига не злодеи. Истинный злодей посягает на душу, а вы — на бабло. Стыдно, мальчики.
