Лорел Гамильтон - Пуля
- Мы не будем ссориться, - сказал Жан-Клод, отходя от скопления телохранителей и садясь на большой белый диван, на противоположной стороне комнаты. Он опустился на него в грациозной позе, которая говорила об абсолютном безразличии. В итоге все выглядело так, словно он ждал, что какой-то проходящий мимо фотограф, сделает его портрет. Он всегда был красивым, но этот уровень контроля над тем, как он выглядит, как правило, был для гостей, притом враждебно настроенных.
- Что случилось? - поинтересовалась я.
Ашер отступил к белой кушетке с золотыми и серебряными подушками. Он небрежным жестом закинул руки на спинку. По-своему он так же позировал, как и Жан-Клод. Золотые волосы Ашера закрыли сторону его лица со шрамами, так что он сидел там, как какой-то падший ангел, идеальный, холодный и прекрасный.
- Что с вами двумя? Что случилось?
- Ничего не случилось, - сказал Ашер, - проблема именно в этом.
Мы все стояли в бело-золотой комнате, и я не имела ни малейшего представления о том, что происходит. Телохранители столпились между фальшивым камином и двумя стульями - серебряным около камина и золотым с белыми подушками около нас, разделив комнату надвое. Огромный, журнальный стол из стекла и металла в центре комнаты был уставлен едой, это заставляло охранников огибать его, осторожничая и с едой, и с вампирами. Казалось, бессмысленно ходить на цыпочках вокруг закусок, когда стоишь между двумя Мастерами вампиров, но иногда оказываешься между молотом и наковальней, и не видишь ни одного безопасного укрытия.
Я мрачно обвела взглядом комнату, и, наконец, повернулась к охране. Клаудия и ее коллега, крыса-оборотень Фредо, посмотрели на меня. Два новых охранника, оборотни-гиены, один высокий и белокурый, другой немного ниже, с кожей на несколько тонов темнее, чем у Вивиан и жесткими и курчавыми волосами. Они оба смотрели на Ашера. Нечестивец переводил взгляд с одного на другого вампира, но Истина смотрел на меня.
- Говори, Истина, - сказала я.
Темноволосый вампир выступил из группы охранников и взглянул на меня.
- Ашер угрожает взять своих гиен и найти другой город.
Я посмотрела на Ашера.
- Что? Почему?
Мика приблизился ко мне.
- Гиены Нарцисса являются третьей по силе группой оборотней в этом городе. Он не уедет, чтобы начать все сначала.
- Уедет - ради меня, - сказал Ашер.
- Ты сделал его своим зверем зова? - спросил Мика.
Ашер хмуро посмотрел на Мику, его ледяные голубые глаза сверкнули вампирской силой.
- Я не обязан отвечать на твой вопрос, кот.
- Хорошо, тогда ответь мне, - сказала я.
Он посмотрел на меня без намека на дружелюбие.
- Нет. Нет, я не сделал того, что Нарцисс так сильно желает. Я не сделал его своим зверем зова, но если бы сделал, и пришел в его постель, как он хочет, то он был бы готов оставить Сент-Луис и следовать за мной, куда бы я ни направился.
Я не знала, что на это ответить.
- Нарцисс, наверное, влюблен, как кошка, раз готов ради тебя покинуть безопасный город, и бороться за контроль в другом месте.
Ашер засмеялся, и если смех Жан-Клода мог быть чувственным и сексуальным, в смехе Ашера чувствовалась печаль, словно тускнеющий свет. На миг мое сердце зашлось от боли.
- Я не уверен, что Нарцисс способен на любовь, но он действительно хочет меня. Достаточно сильно, чтобы разрушить все, чего он достиг, если я стану его - во всех смыслах этого слова.
У меня появилось ощущение, что об этом говорилось не единожды, но для меня это было новостью. Я посмотрела на Жан-Клода и сказала то, что думала.
- Как давно ты знаешь о предложении Нарцисса?
- Достаточно давно, - ответил он.
- И когда вы собирались сказать мне об этом?
- Он не мог рассказать тебе, - сказал Ашер, - потому что это заставило бы его раскрыть и причину, по которой я хочу уйти, а этот разговор - последнее, чего он хотел бы. Не так ли, мой хороший? Ах, да, теперь ты больше не мой красавчик; больше нет...
- Что это значит? - спросила я.
- Это значит, что если я не могу быть любимым, то я хочу, чтобы меня уважали, как Мастера вампиров со своими собственными зверями зова.
- Я все еще не понимаю ни слова, ребята, просветите меня, - сказала я.
- Я хочу официального приветствия, - сказал Ашер.
- Мы все здесь друзья, mon ami, - напомнил Жан-Клод.
- Нет. Нет, мы не друзья, - сказал Ашер. - Я или Мастер и твой заместитель, или нет. Если я являюсь тем, кем думаю, то это мое право - требовать официального приветствия от всех в комнате.
- Я не думаю, что это дело касается Джей-Джей, - сказал Джейсон.
Мы все посмотрели на него. Я не знала, что сказать на это заявление, но Жан-Клод нашел слова.
- Ты совершенно прав. Она наш гость, и это ее не касается.
- Я сейчас устрою ее, и вернусь, - сказал Джейсон, уводя ее за занавес в сторону прихожей. Она что-то спросила у него, тихим серьезным голосом. Он только покачал головой.
- Почему ты требуешь официального приветствия от всех? Разве это не то, что мы делаем для наших приезжих гостей или других доминантов и Мастеров? Мы же не здороваемся так друг с другом.
Ашер посмотрел на меня - лицо, наполовину скрытое волной волос, голубой шелк - красота и надменность. Но я знала, что были и эмоции, которые он прятал в глубине души. Он пришел к нам именно таким, как щитом загораживаясь своей красотой, когда он боялся, что что-то причинит ему слишком сильную боль.
Это заставило меня посмотреть над головами охраны на картину над камином, вокруг которой был построен дизайн всей комнаты. На ней были изображены Жан-Клод и Ашер, и их покойная подруга Джулианна, еще в то время, когда все одевались так, словно вышли из "Трех мушкетеров" Дюма.
Ашер на полотне был белоснежно-золотым совершенством, Джулианна сидела перед ним, а Жан-Клод стоял за ними обоими, уже тогда одетый в присущем ему черно-белом стиле. Ашер на картине был без шрамов, и художник поймал то же высокомерие, которое я видела перед собой сейчас.
- Когда ты говоришь, что это должны быть все, кто находится в комнате, ты на самом деле имеешь в виду всех до одного? - спросила я.
- Да.
- Жан-Клод?
- Мы часто ведем себя здесь неофициально, но, как Мастер, он имеет право на официальное приветствие каждый раз, когда входит, - сказал Жан-Клод.
- Официальное приветствие - это как помериться причиндалами, - сказала я. - Мы не должны делать это друг с другом.
- Я думал, что не должны, - сказал он, и его лицо ничего не выражало, не давая мне ни единой зацепки. Дерьмо.
