Марк Даниэль Лахлан - Темный лорд. Заклятье волка
— Не знаю, господин. — Луис, что удивительно, никогда об этом не задумывался.
— Это же символ богини Гекаты. «Мать природы, госпожа всех стихий, изначальное порождение времен, высшее из божеств, владычица душ усопших, первая среди небожителей, единый образ всех богов и богинь, мановению которой подвластны небес лазурный свод, моря целительные дуновенья, преисподней плачевное безмолвие. Единую владычицу, чтит меня под многообразными видами, различными обрядами, под разными именами вся Вселенная. Одни зовут меня Юноной, другие — Беллоной, те — Гекатой, эти — Рамнузией, а эфиопы, которых озаряют первые лучи восходящего солнца, арии и богатые древней ученостью египтяне почитают меня так, как должно, называя настоящим моим именем — царственной Изидой[8]».
— «Метаморфозы» Апулея, — сказал Луис, узнав отрывок.
— Верно, — подтвердил евнух. — Сколько наук и искусств переняли мы у язычников? Да половина тех, кто, стоя на коленях, молится Марии, в глубине души обращаются к Гекате и даже не подозревают того. Язычество вокруг нас. Мы — рыбы, религия — наше море, и в нем властвуют холодные и сильные течения.
Луис собрался с духом.
— Я обязан беречь свою бессмертную душу, господин.
— Это похоже на вызов, схоластик.
— Нет, господин, ничего подобного.
— Тогда как ты сам это назовешь?
Луис ничего не ответил.
— Проведи академическое исследование, — продолжил евнух. — Я вовсе не прошу, чтобы ты сам проводил магические обряды, а лишь описал бы их и рассказал нам, как их возможно осуществить. Я до смерти устал от лгунов и нищих пророков. Тут требуется участие серьезных людей. Тебя ждет награда.
Луис облизнул губы. Начальник священных покоев, заметив это, улыбнулся.
— У тебя будут свои комнаты во дворце, и твоя жена сможет свободно гулять, любуясь его чудесами. Она видела металлических птиц, которые поют вокруг фонтана? Ты видишь таких в Магнавре каждый день, но ведь женщинам нельзя сюда приходить. И не забывай, что, как благородной придворной даме, ей достаточно будет приказать, и евнух будет сопровождать ее, как только она пожелает выйти на улицу. За еду тебе не придется платить и за приличную одежду тоже, ты не будешь оскорблять своим нарядом взоры придворных. У тебя будет ванная и теплые комнаты, поговаривают, что эта зима ожидается суровой, и, судя по лету, так оно и будет. Схоластик, хочешь узнать, каково мерзнуть в жалкой деревянной лачуге на берегу?
Луис занервничал. Он ощущал себя мышью, которая вдруг осознала, что за ней наблюдает кот. И он знал, как знал это евнух, что у него нет выбора, кроме как согласиться.
Начальник священных покоев щелкнул пальцами, и громадный грек-евнух развернул на столе кусок материи.
— Здесь фунт золота. Семьдесят два солидуса. Как мне кажется, этого довольно, чтобы сделать женщину счастливой.
— Тебе многое известно обо мне, господин. — Луис гадал, кто в университете доносит препозиту.
— Бери золото.
Луис подчинился. На вес сверток показался ему тяжелее фунта. Жалование солдата за четыре года. Вот перед ним сидит начальник священных покоев, богато одет, красив лицом, изящен. Разве не таким явился перед Христом в пустыне Сатана?
Евнух смотрел, как Луис взвешивает золото на руке.
— У нас имеются специальные люди, которым заплатили, чтобы они все о тебе разузнали. «Варварская официя», как их называют в народе, хотя сами они не любят этого названия. В действительности они вообще не любят названий. Но при таком притоке чужеземцев должен же кто-то за ними приглядывать. Хотя, если честно, было бы куда полезнее, если бы приглядывали за своими, за ромеями. Как только соберешься, придешь во дворец, назовешь мое имя. Тебя будут ждать.
Луис поклонился. Части его существа хотелось вернуть золото, только это было невозможно. Другой же части хотелось расцеловать сверток, обнять, приголубить.
— Я жду результатов исследования до конца зимы. Действующее и эффективное заклятие, способное исцелить императора от болезни и защитить его и других высокопоставленных жителей города от дальнейших нападений.
— А чем болен император?
— Этого тебе нет нужды знать. Когда мы попрощаемся, останься здесь.
Луис едва не рассмеялся, хотя и сам не понимал почему.
Начальник священных покоев вышел, и спустя несколько секунд вернулся ректор. Он казался каким-то пришибленным. Луис уже видел раньше такие лица. Так выглядит мальчишка, которого побили в драке, юноша, которого выставили дураком перед девушкой, продувшийся в пух и прах игрок, плетущийся домой к жене. Унижение и изумление, что жизнь все-таки продолжается после столь низкого падения.
— Ты можешь идти, Луис, — сказал ректор, возвращаясь в свое кресло перед столом.
— Я не буду участвовать в диспуте?
— Нет. Ты теперь на службе у начальника священных покоев.
— Но за мной останется место в университете, когда я закончу для него работу?
Ректор печально опустил уголки рта и покачал головой.
— Добьешься ли ты успеха, или тебя постигнет неудача, он тебя уже не отпустит. Ты теперь принадлежишь ему, в радости и в горе.
— Но почему он так щедро заплатил мне? К чему предлагать мне жить во дворце? Он же мог просто приказать, чтобы я сделал дело, оставив меня в лачуге у моря и не заплатив вовсе.
— Ты не понимаешь наших правителей. Ты теперь его собственность, его представитель, ты будешь называть его имя, чтобы тебе оказывали содействие в работе. Его враги тоже о тебе узнают, будь спокоен. Поэтому ты должен стать достойным его представителем. Его слава пролилась на тебя, и он желает видеть ее отражение. Его слуги не могут ходить в обносках, они должны выглядеть как вельможи. Он ужас, Луис, воплощенный ужас, и ты теперь будешь его отражением. Радуйся. Тебя ждут великие свершения.
Луис улыбнулся.
— Однако, чтобы добиться успеха, я должен заключить сделку с дьяволом.
Ректор указал на кошель в руке Луиса.
— Ты уже заключил, — сказал он.
Глава шестая
Пленница
В это утро Беатрис едва прикоснулась к своему вышиванию. Она была северянка, всего одно поколение отделяло ее от тех людей, которые поселились на земле франков в Нейстрии, она не привыкла томиться в четырех стенах.
Беатрис отложила иголку, пяльцы и подошла к окну. На улицах бурлит жизнь, там столько интересных людей, однако греки не потерпят, чтобы она гуляла одна. До нее доносились запахи рынка: пахло яичницей и кострами, на которых она готовилась, витал сырный дух и над всем этим — запах рыбы. Прямо на улице продавец рыбы установил небольшую жаровню, он вытаскивал из сети трепещущую серебристую скумбрию, бил о мостовую, потрошил и поджаривал на глазах у ждущей очереди.
