Ник Перумов - Операция «Антиирод»
— …ну, так и что ж? Пусть играет. Техника у него отменная, — произносил один, густой и благостный (старший администратор Куракин, неудавшийся в юности трагический бас).
— Да при чем здесь техника! — равнодушно, почти без восклицательного знака возмущался второй. Сергей Владиславович. Это его тон капризной дамы. Породивший в свое время немало грязных сплетен. — Если бы мне нужна была техника, я бы лучше Каскилаву позвал. Техника. Ты мне еще предложи вместо солиста компьютер поставить. Вот смеху будет! А главное — сборы, сборы какие! На стадионах выступать будем. Представляешь, афиша: Первый концерт Чайковского для компьютера с оркестром. — За стеной хихикнули, но не разобрать, кто. — Плесни мне коньяку, братец. Мне сейчас с ним разговаривать предстоит.
— И что ты ему скажешь?
— Ах, не знаю, отстань… — Ну и тон! Неужели все ползающие по оркестру грязные сплетни про отношения дирижера с Куракиным — правда? Юрий Адольфович удивлялся сам себе, что еще может о чем-то думать. — Но знаю одно: так у нас дело не пойдет.
— А, по-моему, ты придираешься. Ну, подумаешь, Бляхман… Времена-то уже совсем другие.
— Ты глупости говоришь. При чем тут фамилия? Не делай из меня антисемита. Он меня как солист не устраивает, понимаешь? — Голос Сергея Владиславовича вдруг стал нервным и горячим:
— Нельзя такие вещи без души исполнять! Такой шанс раз в жизни дается! А он… Как болванчик деревянный, по клавишам — блям-блям, блям-блям…
«Я умираю», — догадался Юрий Адольфович.
— Но, Сережа, надо же понимать, человек после такой травмы…
— При чем здесь травма? При чем? — по-бабьи взвизгнул дирижер. — Если он так гордится тем, что играет пришитыми руками, то пусть выступает в Военно-медицинской Академии, как медицинский уникум, а не как профессиональный музыкант! У меня здесь не музкружок при жэке!
Далее слушать — а точнее, подслушивать — весь этот кошмар сил не было. Поняв, что умереть на месте ему не удастся, Юрий Адольфович решил уйти. Шатаясь, держась рукой за стену, он двигался по бесконечному коридору, моля только об одном: Господи, дай мне только выйти отсюда и никого не встретить. Уже внизу, почти на улице вспомнил, что оставил в репетиционной плащ, но одна только мысль о возвращении почти остановила измученное сердце. Слава Богу, бумажник не успел вынуть из пиджака. Ужас, ужас… Как добираться домой? Метро? Троллейбус? Нет, ни за что… Такси. Надо как-то поймать такси. У Юрия Адольфовича за всю его солидную жизнь опыт ловли такси был примерно таким же, как и охоты на слонов. Поэтому он сделал первое, что пришло в голову: вышел на Михайловскую (быв. ул. Бродского) и поднял руку. Первые пятеро водителей просто не восприняли этот на редкость неловкий жест как сигнал остановки. Двое остановились, но, поскольку человек с поднятой рукой не подходил и желания ехать не изъявлял, отправлялись дальше. Восьмой чуть не наехал на Юрия Адольфовича, выскочил из машины, коротко и крепко выругал несчастного пианиста и тоже уехал. И только девятый водитель заподозрил в нелепом старике без плаща потенциального пассажира.
— Куда едем, папаша? — спросил он, перегибаясь с водительского места к окошку.
— Мне очень плохо, — невпопад ответил Юрий Адольфович. — Домой. На Васильевский.
— Садись, — милостиво разрешил водитель, нимало не заботясь о том, что называет на «ты» постороннего пожилого человека.
— Юраша, что случилось? — спокойно спросила Юлия Марковна, открывая дверь. — Где твой плащ?
— Я его, кажется, забыл у Володи, — соврал Юрий Адольфович, удивляясь легкости, с которой ложь сама выскочила из него. То есть он и вправду был сейчас у соседа — Владимира Яковлевича. И почти четыре часа просидел, тупо уставившись в телевизор, лишь изредка подкладывая под язык новую таблетку валидола взамен истаявшей. Деликатнейший человек, Владимир Яковлевич не задал ни одного вопроса, увидев, в каком состоянии пришел Бляхман. Лишь пару раз обеспокоенно переспрашивал, не нужно ли чего посильнее, чем валидол.
— Так сходи и принеси, — потребовала Юлия Марковна.
— Потом, Юля, потом.
— А почему от тебя пахнет валидолом? Тебе что — плохо?
— Ничего страшного. Немножко прижало, но уже отпустило.
Юлия Марковна немедленно встревожилась и сразу же позабыла о плаще. Судя по всему, из филармонии не звонили по поводу отсутствия Юрия Адольфовича на репетиции. Мысленное упоминание о филармонии тут же отозвалось сильнейшим уколом где-то под лопаткой.
— Что с тобой? Вызвать «скорую»? Сердце? — Жена уже тащила Юрия Адольфовича в комнату, высоко поддерживая его под локоть, словно дружинник — пьяного хулигана.
Юрий Адольфович покорно лег на диван. Голова его работала четко и ясно. Значит, так. Сразу он не умер. И, судя по всему, в ближайшее время не умрет. Выходит, надо смириться с тем, что боль теперь с ним будет всегда. Юрий Адольфович в который раз внимательно прислушался к себе. Боль была на месте. Но не тяжелой ношей, давящей на плечи, а жутким призраком, хоть и стоящим вдалеке, но так, что его, словно высокую колокольню, видно с любой точки. Что ж, будем учиться с этим жить.
— Что случилось, Юраша? Тебя кто-то обидел? Вызвать «скорую»? — Юлия Марковна продолжала равномерно сыпать вопросами. «Нет, — решил Юрий Адольфович, — сейчас я ничего не буду ей говорить. Нельзя ее нервировать накануне такого важного события. — Он снова удивился своей непропавшей способности переживать за жену и дочь. — Завтра. Конечно, завтра». Юрий Адольфович попытался представить себе лицо жены, когда она услышит, что он уходит из филармонии. Нет. Завтра. Завтра.
— Юленька, у меня сегодня была очень тяжелая репетиция, — спокойно и устало начал он. («Очень, очень тяжелая!» — ехидно поддакнул внутренний голос.) — Я должен немного отдохнуть. Я полежу полчасика, а потом тебе помогу. Когда приходят гости?
— В шесть, — подозрительно глядя на мужа, ответила Юлия Марковна. — Можешь полежать хоть часик. Но потом почисти мне картошки.
— Хорошо, хорошо. — «Она что-то подозревает? Она уже все знает, — холодея, подумал Юрий Адольфович. — Иначе почему она просит меня почистить картошку? Последний раз я это делал в армии. Она проверяет меня. Если я соглашусь, значит, мои руки мне уже не нужны. Спокойней, спокойней. В любом случае, все разговоры переносим на завтра». Почему именно завтрашний разговор с женой казался ему менее страшным, чем сегодняшний, сказать трудно. Да и чего ему, собственно, бояться? Ведь дело касается только его. Юрий Адольфович вдруг с каким-то даже веселым ужасом нафантазировал себе, что завтра скажет Юле не о работе, а о том, что… уходит из семьи! К молоденькой флейтистке Наде Соломиной! Горячие мурашки пробежали по спине, Юрий Адольфович не выдержал и улыбнулся нелепости своей шутки.
