Александр Прозоров - Наследник
Впрочем, нашлось что припомнить и другим охотникам. Кто-то ухитрился упустить метнувшегося под ноги зайца, кто-то, увлекшись, налетел на низкую ветку и кувыркнулся из седла, кто-то в горячке погони со всего хода врезался в собственного товарища. Забавных приключений нашлось на долю каждого.
— А ты чего приуныл, княже? — подав Святогору бурдюк с медом, присел рядом с ним Избор. — Славная вышла охота. И погода не подвела, и стаю разорили, и добычу взяли хорошую.
Круглолицый кареглазый паренек по возрасту был моложе младшего княжича, однако же Радогост немало хвалил его за сообразительность и прилежание, почему старый князь и приставил ловкого волховчонка к своему сыну. Ровесникам, известное дело, найти общий язык завсегда проще. Упрямством глупым отроки друг пред другом не выделываются, заботы общие понимают. С делом же своим — от порчи и сглаза княжича беречь — ученик не хуже мудреца опытного справится. Мудрец надобен беды тяжкие отводить, колдовство сложное и могучее разрушать. Супротив мелких напастей великая сила ни к чему.
— Разве это охота, Избор? — пожал плечами княжич. — Вот о прошлом годе, помнишь, одной облавой полста оленей взяли! Да еще и двух медведей на рогатины. То была охота так охота. Это же баловство пустое. Токмо голодным не остаться.
— Нечто и вправду из-за охоты расстраиваешься? — не поверил юный волхв.
— Из-за нее… — Святогор выдернул пробку бурдюка, жадно прильнул к горлышку. Избор терпеливо ждал. И дождался: княжич опустил кожаную флягу, тихо пожаловался: — Пока отец жив оставался, братьями были. А ныне ровно русалка холодная между нами прошла. Как стена появилась. Брат он мне. И князь. Честен я с ним. Он же мне, чую, не верит. Опасается. Ровно на тигра ручного смотрит. Который вроде как ласков, однако же руку в любой миг отхватить может. Посему и держится, ровно со зверем, настороже.
— Ты же знаешь, Святогор, как часто в землях подлунных ради звания княжеского брат на брата с мечом идет, зельем травит, чары жуткие насылает, — присел рядом юный волхв. — Ты молод, но славы ратной на тебе куда как больше, нежели на брате старшем. И дружина тебя больше любит, и ворог тебя больше страшится. Как же не опасаться Вышемиру, что с такой славой народ тебя на столе муромском предпочтет?
— Не нужен мне стол ценою жизни братской!
— Я про то знаю, Святогор, ты знаешь, он знает. Но сколь часто ради власти земной брат на брата мечом идет, не счесть…
— Я в него чуть не выстрелил, Избор, — вдруг признался княжич. — Сижу, стрелу наложил, и ровно шепчет кто-то в ухо: «Олень это, Святогор, олень! Стреляй, не упусти…»
Княжич снова жадно приложился к бурдюку.
— Морок? — встревожился волхв. — Никак, околдовал тебя кто-то на дурной глаз? А ну, обожди…
Он сбегал к своей сумке, вернулся с заговоренной свечой, запалил, обошел князя кругом, отговаривая и крестя огнем, уловил раскаленную отчиткой тончайшую нить, провел свечой вдоль нее, до самого княжеского плеча. Нить лопнула и опала, волхв облегченно загасил свечу:
— Снял порчу, нету более. Но в баню тебе, княже, сходить не мешает. Коли не на слово, а на поклад или мазок сглаз сделан, его смывать надобно. Так надежнее.
— Я хотел этого, — прошептал Святогор.
— Чего? — не понял Избор.
— Хотел выстрелить. Хотел стать князем. Князем, а не слугой! Стать князем самому! — Он судорожно стиснул бурдюк, снова поднес к губам.
— Но ведь ты не сделал этого!
— Но я хотел! — Ответ получился слишком громким, дружинники повернули к княжичу головы, замолчали, словно дожидаясь приказа.
Юный волхв вскочил, направился к костру, бросил в пламя недогоревшую свечу:
— Порчу кто-то навел на Святогора, — пояснил он. — Мелкую, но все равно противно. Как там зайчики? Выкатывать не пора?
— Еще чуток пусть погреются, — ответил ему Журба, пожилой дружинник, один из немногих, вошедших в близкую свиту младшего княжича.
— Ну, ты тогда покличь, как пора будет… — Юный волхв вернулся к княжичу, сел рядышком, легким шепотом ответил: — Сие не грех, Святогор, что князем стать жаждешь. Кровь у тебя в жилах княжеская течет, властная, горячая. Посему власти тебе желать не грешно. Грешно ради жажды этой через родича переступить. Однако же этого ты как раз и не совершил. Брата не тронул. И даже порча тебя на грех сей толкнуть не смогла.
Святогор покосился на Избора, прихлебнул еще немного меда, вдруг обхватил волховенка за шею, потянул к себе, уперся лбом в его лоб:
— Экий ты… Словокрут… Умеешь душу успокоить, страхи любые заболтать.
— У тебя заболтаешь, как же. Чего-чего, а как раз страхов у тебя и нет. Совесть у тебя есть. Честь и совесть. А это, Святогор, совсем другое.
— Плохо то, — отпустил Избора княжич, — что Вышемир с той же думой живет. Кровь у нас на двоих одна. И стол один. Мыслю, спокойно он заснет лишь тогда, когда я к отцу на пир отправлюсь. Хоть со славою, хоть без — но к отцу. Горевать он станет искренне, но вздохнет с облегчением.
— Он твой брат. Он не станет тебя убивать.
— И я его не стану. Но ты ведь знаешь, Избор, сколь часто в нашем мире братья встречаются не за столом, а на сече кровавой. И стоят они обычно по разным сторонам бранного поля. Чудится мне, Избор, никому на этом свете не хочется погибать из-за излишней доверчивости. А ведь у Вышемира еще и жена красавица, и сын растет малец, мой племянник. За них он тоже пред дедами нашими и прадедами в ответе.
— Никак, замыслил ты чего-то, Святогор?
— А что тут можно помыслить, дружище? — пожал плечами княжич и снова прихлебнул густого сладкого меда. — Жить надобно, как живешь. Но оно вот вдруг тяжко и оказалось.
— Глаз дурной на тебя кто-то положил, княже, — решил Избор. — Я тебе отчитку на воск сделаю и амулеты свежие добавлю. Глядишь, без чужой порчи и мысли у тебя веселее станут. Больно ты хмур. Так и до настоящего недуга догорюешься. Идем, с дружиной своей хлеб преломишь, меда выпьешь, а там и на душе полегчает.
* * *Зимава и Лесослав вошли в деревню только поздним утром. У вербовщика получилось слишком много хлопот со снаряжением: ведь напечатать требовалось не только одежду и оружие, но и множество золотых украшений, котелок, огниво, ложки-заколки, ремни-портупеи, ножи-кастеты и уйму прочей мелочовки, необходимой для дальних походов и реальных схваток. За день управиться не удалось — а уходить из модуля в ночной мрак ни он, ни девушка не рискнули. Не то чтобы вербовщик боялся анчуток, леших, навок и упырей, как его гостья, — но вот перспектива переломать впотьмах ноги его совсем не устраивала.
Зато с первыми солнечными лучами туземка и вербовщик, сладко выспавшиеся в анатомических креслах, отправились в путь и еще задолго до полудня добрались до деревни, одолев два стандартных перехода без единого привала — как это обычно и бывает при первом выходе на маршрут.
