Карина Демина - Ведьмаки и колдовки
— Панночка Алена. — Себастьян поднял недоеденный кусок колбасы и кое-как отер о покрывало. И вид себе вернул прежний, слегка придурковатый. Аленку взял за ручку жирными пальцами, рыгнул сыто, отчего бедную аж передернуло, и к ручке припал.
Обслюнявил всю знатно.
— Вернитесь к себе. И ведите себя как прежде…
…Аленка ручку выдернула и торопливо за спину спрятала.
А ведь колбасу краковельскую она на дух не переносит из-за чесночного ее запаха.
— А… вы?
— И я вернусь. От доем и вернусь. — Он еще и грудь волосатую почесал, сказав доверительно: — Вы не представляете, до чего мне жрать охота…
У двери Аленка тайком понюхала пальчики и скривилась-таки…
…чесночный дух — привязчивый.
Но ушла, унося осколки разбитых мечтаний.
— Евдокиюшка… — Себастьян перекинул покрывало через плечо и снова грудь поскреб, — а с вами…
— Со мной можете комедию не ломать. Влюбляться в вас я не собираюсь.
— Даже так…
Взглянул пристально, и неуютно стало под этим колючим, лишенным всяческого дружелюбия взглядом. Еще немного — и наизнанку вывернет…
— Как уж есть, — ответила Евдокия, заставляя себя глядеть в глаза. И улыбаться.
Как маменька учила…
— А вы подумайте…
— Уже подумала.
— Я могу быть очаровательным… и очень милым… мы с вами чудесно проведем этот вечер…
Рука сама собой к канделябру потянулась. Себастьян хмыкнул и, пощупав затылок, Аленкиными стараниями целый, сказал:
— Ладно-ладно… с Лихо я сам поговорю… — он взобрался на подоконник, — а вам, панночка Евдокия, нервы лечить надобно… вы слишком остро на все реагируете.
Вот поганец!
Глаза б Евдокиины его не видели…
— И платье свое забирай! — крикнула она, швырнув мятый комок в темноту…
…Гавел ничуть не удивился, увидев ненаследного князя. Тот, выбравшись из окна, весьма бодро и, по мнению Гавела, несколько необдуманно сиганул в кусты роз.
Сорт «Белая панночка» отличался крупными бутонами бледно-золотистого колеру и шипами исключительной длины. Сам Гавел уже успел свести с оной панной знакомство, а потому сдавленную, но весьма выразительную, можно сказать, наполненную яркими образами ругань князя слушал с сочувствием.
— И платье свое забирай! — донеслось из окошка, и на голову Гавела свалился надушенный мягкий ком, надо полагать — то самое платье…
Гавел платье скомкал еще более и спрятал в сумку: вещественным доказательством будет.
Или пойдет на платочки старухе, а то не напасешься…
…соседка снова жаловалась…
…требовала, чтобы Гавел из своей командировки вернулся… а он, слушая в телефонный рожок возмущенное бормотание, лишь вздыхал…
…пришлось злотень сверху пообещать…
…и наверняка мало будет…
…но последний месяц судьба к Гавелу была благосклонна весьма, и банковский счет его потихоньку прирастал. Если бы не старуха, этих денег Гавелу хватило бы года на два, и не в той каморке. А что, снял бы квартирку в приличном доходном доме, пускай и небольшую, но чистенькую… и нанял бы кого убираться дважды в неделю. Купил бы себе белую фильдекосовую рубашку, а к ней — желтый галстук… и пиджак фиолетовый, бархатный, с хлястиком на черных пуговичках…
Тросточку опять же.
И в дни выходные гулял бы в королевском парке, как иные приличные люди…
Гавел вздохнул, сам себе признаваясь, что мечты его эти, пусть и не особо сложные, все ж несбыточны. От старухи ему не избавиться, так что и тросточка, и пиджак, и рубашка остались в памяти, а Гавел сделал снимок…
Меж тем Себастьян Вевельский из кустов вырвался и, сплюнув погрызенный лист «Белой панночки», потянулся. На сей раз князь был не совсем обнажен. И если Гавелу досталось платье, то себе Себастьян оставил женские преочаровательного вида панталончики, с кружевами и атласными бантиками…
…он потянулся и поскреб плечо, на котором проступила жесткая черепица чешуи.
А потом легкой походкой двинулся по дорожке. Таиться ненаследный князь и не думал, он шел не спеша, то и дело останавливаясь, поводил носом, точно принюхивался, и что-то бормотал…
Гавел держался в отдалении…
…а если все не так, как Гавелу виделось?
Если не в изменившихся пристрастиях его дело, а в том, что не выдержал Себастьян Вевельский тяжкой акторской работы? Разумом подвинулся?
Гавел нахмурился и почесал шею: его, в отличие от ненаследного князя, комарье окрестное, лишенное всякого пиетета перед королевскими владениями, очень даже жаловало.
…а и вправду…
Князь все же…
…и работа у него мало лучше Гавеловой… вспомнить хотя бы те месяцы, которые князь в банде Соловейчика пробыл… или дело с крестовецким маньяком, неделю Себастьяна на цепи продержавшим… тогда ли он разумом подвинулся?
…или еще раньше?
Ах, до чего нехорошо получилось…
Себастьян Вевельский, остановившись у очередного куста, опустился на четвереньки. Нюхал он траву, и землю, и фонарный столб, который повадились метить местные кобели. Именно этот столб ненаследный князь изучал с особым тщанием.
— До чего интересненько, — сказал он громко, окончательно убеждая Гавела в своей ненормальности.
…а если так, то и с ведьмаком, выходит, не все ладно?
Гавел похолодел.
Конечно, слухи-то давно ходили, дескать, разменял Аврелий Яковлевич не первую сотню лет… иные-то старики и на седьмом десятке блажить начинают. Но ведьмак-то крепким оказался, держался… не выдержал… или княжеское безумие на него повлияло?
А может, в тот, самый первый, раз стал Гавел свидетелем некоего таинственного ритуала?
Или не свидетелем, а…
Помешал?
Он ведь слышал, что ритуалы ведьмаковские лишних глаз не терпят, а он с камерою полез… и статейка та, за которую ныне корил себя, да только что с тех угрызений совести…
Меж тем Себастьян, окончательно освоившись, двинулся в глубь парка, туда, где располагался зеленый лабиринт, в который Гавел и днем-то соваться не смел, уж больно замысловатым сей лабиринт сделали…
И как быть?
Стражу вызвать, чтобы скрутили безумца?
Гавел, потянувшийся было к свистку, в последнюю секунду передумал. Навряд ли безумца вовсе без присмотра оставили бы, а значит, надобно ждать.
И держаться поближе.
Снимок ненаследного князя в панталонах и с розанчиком в руке получился чудо до чего хорош…
ГЛАВА 3
О серьезных разговорах, а также влиянии алкоголя и фазы луны на мужские нервы
Наша служба и опасна, и трудна…
Негласный гимн крысятниковЛихослав обнаружился в центре лабиринта, у фонтана, в который залез, что характерно, с ногами. Он склонил голову, и пухлая мраморная девица в весьма символическом облачении, не скрывавшем пышных ея форм, поливала эту самую голову водой. Вода лилась из кувшина, который девица возложила на плечо, кокетливо придерживая двумя пальчиками. И Себастьян, прикинув устойчивость конструкции и вес этого самого кувшина, испытал некоторое волнение.
