Влада Воронова - Крест на моей ладони
— А мне нравится, — неожиданно сказал Эрик.
— Брат! — возмутился Дитрих.
— Помнишь, ты рассказывал мне о мальчике, который не мог войти в потайницу? После штурма, когда было время размышлений и выбора, я нашёл его. Он принадлежит к очень знатной и влиятельной семье, но когда родители мальчишки узнали, что у меня гражданство Царства, они начали упрашивать забрать их сына с собой. А старшие братья сказали, что если хорошей судьбы не выпало им, то пускай хоть малыш из клетки выберется.
— И что вы ответили? — поинтересовался Адайрил.
Эрик улыбнулся.
— Они все здесь, в Царстве, вся семья. И те трое волшебников, что когда-то учили мальчика менять режимы восприятия.
— Это предательство! — закричал Дитрих. — То, что ты делаешь, Хорса, подло!
— Дитрих! — Эрик вскочил со стула, что-то быстро и яростно заговорил по-немецки.
— Тысячи людей, — зло перебил его Дитрих, — лишатся защиты, которую им давала тайна волшебного мира. Нинке-то что… Её Россия никогда не знала, что такое инквизиция.
— За всё время инквизиции, — медленно и твёрдо, так, что у всех пропало желание с ним спорить, сказал Дьятра, — за все сотни лет её владычества в застенки и на костры не попал ни один волшебник или волшебница даже нулевичного уровня. Инквизиторы убивали только простеней. Тех, которые осмеливались мыслить и чувствовать самостоятельно, но оказывались недостаточно предусмотрительны и расторопны, чтобы вовремя удрать от «святого» суда. Погибали те человеки, кто при всём своём уме были слишком наивными и доверяли свои мысли трусам и подлецам. Но в первую очередь инквизиторы убивали женщин, потому что их извращённая сексуальность и прямая импотенция не позволяли обрести те блаженство и радость, которые любой нормальный мужчина получает в женских объятиях. Как и все подонки, инквизиторы мстили ни в чём не повинным людям за свою ущербность. Обычным мужчинам и женщинам. Простеням. Тем, которые не могли дать им отпор. Но никогда они не тронули ни одного волшебника или волшебницу. Не смогли тронуть. Не тронут и теперь. Сначала из-за страха перед неизвестным — волшебники владеют оружием, против которого у простеней защиты нет. Во всяком случае, первое время они будут уверены, что нет. А дальше простени сами научаться пользоваться волшебством и уже не смогут отказаться от его преимуществ. А значит, им будут нужны и волшебники. Как и волшебникам будут нужны электрики, сантехники и программисты. Мы тоже, распробовав все блага технического мира, не сможем от них отказаться. Волшебный и технический мир станут единым целым.
— И волшебный мир исчезнет навсегда! — с яростью ответил Дитрих. — Мир, который был великим и незыблемым многие сотни лет, растворится в техническом, как кусок сахара в чашке кофе. А мы люди высшей, избранной крови превратимся в заурядных обывателей, таких же, как и все. Волшебство станет банальнейшей из обыденностей, а мы будем никем.
— Так вот в чём дело, — поняла я. — Захотелось величия на халяву. Не получится. Ради величия и славы, ради того, чтобы выделиться из толпы, придётся поработать, сделать для людей что-то очень полезное.
— Или очень вредное, — сказал Дитрих. — Например, уничтожить целый мир, изломать судьбы тысяч людей. Такого деяния совершенно точно никто никогда не забудет. Твоё имя, Нина Хорса, останется жить вечно. Имя разрушительнцы и предательницы, имя убийцы целого мира! Да будь ты проклята отныне и во веки веков в имени своём и потомстве!!!
Дитрих пошёл к выходу.
— Я буду ждать, когда ты одумаешься, брат, — сказал ему вслед Эрик. — Ждать, когда ты вернёшься домой. — И что-то добавил по-немецки.
Дитрих на мгновение обернулся, плюнул на пол и ушёл.
Со стула в углу зала встал перекидень из новых переселенцев, ровесник Дитриха.
— Меня зовут Гельмут фон Надельн, — сказал оборотень. — Я родился в семье незнанников. Такое часто бывает. И оборотничество, и магичество — мутации естественные. Мы уходили из большого мира в волшебный, семейные связи истончались, но никогда не исчезали полностью. Со временем боль разлуки стихала, но ни на мгновение не отпускала совсем. Теперь, когда миры станут единым целым, соединяться и разбитые семьи. Волшебникам не нужно будет скрывать родственников-простеней, а им — родственников-волшебников. Мы будем все вместе, одной семьёй. Ты спасла нас от разлуки и боли, Хорса, зарастила вечный разлом. А потому будь благословенна, государыня, отныне и во веки веков в имени своём и потомстве.
Оборотень прошёл через весь зал к трибуне, встал у её подножия.
Это стало сигналом размежевания. Кто-то оставался, кто-то уходил. С объяснениями и молча.
— Техника волшебникам ни к чему!
— Я не хочу сравниваться с простородьем!
— Столетиями мир волшебства был отделён от мира техники. Это несовместимые вещи, что доказано многими веками. Миры должны быть разделены вечно!
И тут же звучало другое:
— Сколько можно прятаться, как будто в волшебстве есть что-то постыдное!
— Хватит лишать себя того, что может дать большой мир — его технических достижений!
— За многие сотни лет никто так и не объяснил толком, почему волшебный мир должен существовать отдельно от технического. Объяснений не было потому, что сама эта разделённость противоестественная!
Разрывались узы, распадались тройки и семьи. Альянсовцы и лигийцы из нашей рабочей группы смотрели на это с ужасом, а троедворцы — с грустью.
— Ты знала, что так будет! — закричал Дьятра, когда ушли все, кто считал нужным держаться за старое. — Знала!
— Да, — ответила я. — Знала. В моей стране было две гражданские войны — и в технической её части, и в волшебной. Я давно поняла непреложную истину, которую ты постиг только сейчас: идеи сильнее крови. Родство и происхождение имеют значение только в период покоя, да и то не всегда. Но идеи всевластны во все времена, и особенно в эпоху перемен. Но нам повезло. Мы в лучшем положении, чем люди, которые жили во время революций технического мира или противостояния дворов мира волшебного. От нашей реформы спрятаться негде. Нельзя ни уехать в другую страну, ни выбрать другой мир. Невозможно перейти на иную сторону, связать себя с иной первоосновой. Нет больше разных миров и сил — всё стало единым целым. Так что ушедшие всё равно остаются с нами. Им понадобится время, чтобы привыкнуть новому миру, научиться в нём жить. Но ушедшие уходят не навсегда. Они вернутся.
— Потому что у них не будет иного выбора, — сказал Джакомо.
— Да, — согласилась я. — Мы лишаем их права выбора, и потому все проклятия заслуженны.
