Юлия Горишняя - Слепой боец
Подобраться-то к стене можно и в темноте, но на темноту есть уши (с факелами защитники монастырские всю ночь близко к внешней стороне стены не подходили, спасаясь от стрел), а швырять, скажем, камни сверху можно и на слух, а чтобы этому (и прочим приятностям) помешать, нужна подмога от крепких стрел и длинного лука, а стрелять на слух, конечно, можно — но таких мастеров на всем севере полдесятка в добрую погоду. Поэтому они предпочли подождать рассвета.
В другой бы день был еще довод: мол, после рассвета стихает утренний ветер. Но тут уж, видимо, — шторм идет, какое там стихать.
Первые-то отряды, еще в сумерках, успели проскочить между источниками довольно легко, а дальше пошла морока. Тучи, как уж сказано, разорвались, пропуская рассвет; обычно бывает, что достаточно светло для стрелка становится прежде восхода солнца, тогда, когда просыпаются в небе розовые лучи, а тут получилось почти одновременно. В это-то время в небе и появился световой столб; и в это-то время монахи Моны и начали доказывать, что недаром у них в монастыре стрельба из лука главное, как у них это называется, умственное упражнение.
Одни из подступавших к стенам огибали Длинные (ох, слишком длинные) Источники с севера и подставлялись под обстрел вдоль всей тамошней части стены, а другие перебирались узкими проходами между воды, и вот тут нужно было смотреть очень осторожно, чтобы не споткнуться там, не заспешить и не отстать, и не разорвать крышу и стену щитов ни в коем случае. Как видно, на эту часть стены лучников в монастыре поставили самых лучших. Стоит руку выставить из-за щита, и получаешь стрелу в мякоть, а то и две, и хорошо, если в мякоть. И ведь это еще в полусумерках, в тени за монастырем, и на расстоянии шагов триста, не меньше. Да, хорошие стрелки монахи Моны.
Понятно, что стрелки в долгу не оставались, сколько могли. Но им ведь приходилось стрелять по бойницам, в которых темнота, и неизвестно, попал ты в кого или даром стрелу потратил. Мастер дыма, конечно, может сказать: вот там, мол, есть человек, но он там есть, пока ты стреляешь, а пока стрела долетит, он уже и в сторону шагнул. Только и проку, что так можно защитников к бойницам не подпускать, но — как уж видно — не всех. Стрел на это, кстати, изводится полным-полно, а ведь их не вернешь; из монастыря — люди не тороватые — отвешивают по счету. Это первое. Второе — если из такой вот бойницы, глубокой да узкой, стрелять можно почти только вперед, то ведь и попасть в нее можно только спереди! И разве что чуть-чуть — сбоку. И оттого в этой северной половине стены треть бойниц оставалась в безопасности. Все пар, который то и дело захватывает северный склон долины (пока тот еще северный, пока долина не повернула). Впрочем, он ведь и тем тоже стрелять мешает. Здесь природа была справедлива ко всем. А навесом, сверху стрелять — высоковато слишком. Это ведь только Сколтен вчера взял и отмахнул через стену стрелу с запиской, вот с этого берега (так что без щегольства, правда совсем невинного, тут все ж не обошлось), а чтобы стрела не просто долетала, но и пробивала бы там что-нибудь, падая сверху, — все-таки слишком высоко.
И третье… Очень много вещей на свете бывает по три. Третье — ветер. Ветер рвется клочками, но если уж стрелки из монастыря на это не обращают внимания, то людям с севера, правду сказать, просто неудобно на такую помеху ссылаться.
Еще там, на галерее, были установлены шесть каких-то машин под навесами, но какие, трудно определить.
Одна из них показала себя именно в это время, и ничего нельзя было поделать — ну возятся там люди, а как убережешься, если не знаешь даже, что это такое?
А когда она показала себя, тогда и выяснилось, что это копьеметальная машина.
В это время к стене подходила очередная колонна, и машина ударила по ней, по переднему щиту. Те щиты, которые по бокам, это ведь (по правде говоря) просто кожи, те самые, которыми груз от дождя накрывать, кожи, растянутые на двух вертикальных палках, стрелы в них застревают, а копье пробило бы, как воздух; ну пробило бы и все, разве что за щитом надело бы на себя кого-нибудь. Но оно ударило куда сильней. Звук был как тараном в борт. Оно ударило в верхи и в передний щит, деревянный, наискось, и застряло в нем, пробив, и отбросило шагов на пять, вместе с людьми, что там были. А в открывшуюся для них дверь сразу просунули свои жала стрелы. Покуда люди там успели опять закрыться (а это были дружинники «Зеленовласой»), полтора десятка человек можно было уже нести обратно: кто ранен, а кто и убит. Трети отряда как не бывало. Ровно столько времени, чтобы сказать «вечерняя еда» тридцать раз. Это было так обидно, что (как говорят) даже Долф Увалень выругался, а он хоть и под стенами Моны был больше не «увалень», но все равно спокойный человек.
Машину теперь монахам надо было перезаряжать с четверть часа, так что они должны были выбирать очень внимательно, в кого целиться. Почему выбрали именно этих, кто его знает, может быть, под прицел они удачно подставились, может быть, бранные одежды блеснули. В последнее, насчет Борновой брони, поверить особенно можно оттого, что бок ему весь усадили стрелами, прямо как дикобраз с иглами, когда он ими тряхнет. Однако если доспех Берна подвел, он же и выручил. Когда Борн добрался до стены, он только фыркал, как вол на пахоте, хоть и прихрамывал. Долф Увалень сказал ему, чтобы залечился, как только возможность появится. А Борн выдернул стрелу из ноги, а потом и остальные и сказал, что это ему, мол, не мешает.
В ногу (чуть повыше колена сбоку) ему все-таки всадили глубоко, и наконечник стрелы разбился о кость. И Долф подумал, что это хорошо, потому что иначе Борн, чего доброго, мог сам на стену полезть — в пример дружинникам, с такого станется. А если его убьют, его люди наверху будут думать уж о том, чтобы отомстить, а не о том, чтобы дело сделать для других, тех, кто следом, и толку от них будет чуть.
В это время со стены уже падали люди. Меч Эрбора все еще стоял в небе, но на земле мечи в ход еще пока не пошли. Под стеною, у самого пролома, было в тот момент довольно тихо, отчего они и смогли поговорить. Потом Борн убрался направо со своими людьми, а одну лестницу, ставшую теперь лишней, они оставили Долфу, и это со стороны Борна было очень щедрое и достойное поведение. Тут надо объяснить, что перед этим произошло у стены. Лестницы они поднимали тем же способом, что и мачту на корабле, за канат с одного конца. Для Моны способ оказался не совсем хорошим. Какой-нибудь ловкач то и дело ухитрялся канат перерезать — такими кольцами, заточенными по кромке, — плоские и летят, вращаясь. Поэтому люди Долфа, хоть и поспешали, смогли сперва поднять только три свои лестницы из десяти. Времени терять они не стали, а двинули их все вперед одновременно. Ровно три штуки в проломе и помещалось. Их верхние трети ударились об исщербленный край кирпичей снаружи стены и легли в неровности (так что сдвинуть вбок их бы было непросто) как раз в те мгновения, когда отряд Борна едва не переполовинили, а с того времени, как Сколтис смеялся шутке Палли Каши, прошло разве что столько времени, сколько нужно, чтобы дважды проговорить ди-герет.
