Надежда Ожигина - Путь между
Сумерки застилали комнату, мягкие сумерки, пробивавшиеся по загадочным световодам, укрывали пол пушистым ковром. Безучастный шут сидел на кровати и смотрел вперед невидящим взглядом. Боль резанула по сердцу короля, и он поспешил откинуться на подушки…
И вновь неодолимая сила ухватила его, утянула, разбивая о реальность, как разбивает внезапный шторм корабль, неосторожно плывший вдоль скалистых берегов…
Он стоял по колено в маслянистой копоти, растерявший тело где-то в завораживающих клочьях черного дыма…
— Подумаешь, какой пугливый! — раздался за его спиной низкий голос, более схожий с рычанием.
Король стремительно обернулся, готовый к бою.
И вздрогнул, рассмотрев своего врага.
Потому что перед ним стоял воин, сотканный из Мрака, и Тьма под его просторным плащом шевелилась, расползалась, разгоняя дым. Потому что глаза гиганта, волчьи глаза, горели алым огнем, и с клыков сползала кровавая пена, и когти длиной с клинки кинжалов алчно подрагивали в предчувствии боли чужого тела…
— Так лучше? — спросил воин, обращаясь к кому угодно, но не к королю.
Тишина послужила ему ответом, но в тишине затаилось согласие.
— Ты уже понял, кто Я? — прорычало Чудовище.
— Да, — содрогаясь всем телом, ответил Денхольм. — Ты — Рок.
— Рок, — согласно кивнул Темный Бог. — Я пришел приоткрыть Завесу.
Король молчал и ждал, и ледяной холод недоброго предчувствия сковывал сердце.
— Я так хорошо напророчил бывшему Рабу Йоттея, — тяжелые слова падали, как смоляные капли, падали и зависали в воздухе, цепляясь за туман. — Я наказал ему умереть на поле битвы, от руки спасенного! Йоттей обещал подождать… Но вместо того, чтоб искать обидчика и мстить, этот трус стал Идущим Между, и за дело взялась дурная Птица. А ей помешал ты, Потомок Неугомонного!
— Все напрасно, — опустил голову король. — Он умер…
— Он поймал свой шанс! — злобно зарычал Рок. — Он ухватил случайную Стрелу, а Слепой Охотник и Сам не знает, куда ведет наконечник! Но теперь я возьмусь за тебя, Потомок Богов! И уж постараюсь, чтоб ты до конца испил чужую Долю!
— За что?!
— Не зря же я старался…
— За что?..
— Очнись, Хольмер, не надо так! Не надо!
Тяжкое видение дрогнуло, пошло кругами, раскололось, исчезая в мягких сумерках.
— Еще воды! — приказал суровый голос Эшви.
Ледяной водопад вернул рассудок в осиротевшее тело. Денхольм заорал и открыл глаза.
— Что с тобой, Хольмер?
Вокруг него тесной стеной стояли угрюмые и напуганные Касты, у самой постели прикорнули Санди и Сердитый гном.
— Я просто спал, — жалко улыбнулся король, вытирая рукавом мокрое лицо. — Спал и видел кошмары. Чего всполошились?
— Вот также и Эаркаст: просто спал. И кричал слово в слово: «за что?!» — буркнул Торни, слегка успокаиваясь. — Впрочем, мы пришли сообщить, что утром будем хоронить побратима…
Жалкий птенец Надежды, проклюнувшийся из скорлупы слов и намеков, умер со свернутой шеей. Чуда не случилось, проводник не ожил. Король покивал и уткнулся в плечо шута.
Гномы завздыхали и разошлись.
На следующий день, едва жизнерадостное солнце проникло в недра Горы, печальный гонг возвестил начало Церемонии. Род Хермов прощался со своим приемным сыном.
Короля и шута, одетых в лучшие наряды Эйви-Эйви, перекроенные под их рост, провели в Коллирег. Зал Моста Обрядов был освещен единственным лучом, пробивавшимся сквозь затемненный купол, и луч этот падал на облаченное в серый балахон тело. Остальной полумрак взрывали то тут, то там вспыхивающие искры изумрудов, вставленных в траурные обручи.
Король не слушал душераздирающих речей и обрядовых песен. Он просто смотрел на Эйви-Эйви, умирая от боли в груди.
Смерть не украсила человека, считавшегося уродом и среди людей, и среди Кастов. Смерть стянула продубленную кожу в жуткую маску. И смотреть на обернутый пергаментом череп было по-настоящему страшно.
И в то же время в этом было какое-то неясное облегчение, словно хоронили незнакомца, чужого, чуждого.
Лишенное жизни тело не было Эй-Эйем, и даже знаменитый шрам потускнел, растянулся, уступая место мертвенной синеве. Серые одежды скрадывали чудом уцелевшие краски изможденного лица, окончательно ломая привычный образ.
Проводника отпевали по-военному, уложив на носилки из копий и топоров, покрытые серым заштопанным плащом. Правая рука, чьи пальцы так и не смогли разжать, держала посох, в ногах сиротливо пристроилась лютня, сума была перекинута через плечо. А на груди горел тот самый талисман, что поразил когда-то короля тонкостью работы, талисман, повторяющий татуировку: опрокинутый треугольник и стрела, устремленная в Небо…
Говорили не слишком долго. Вскоре лучшие друзья и ближайшие родичи подняли носилки, а в руках остальных появились факелы, запаленные от Священного Горна. Гномы выстроились длинной вереницей, и процессия двинулась в обход Залов Срединного яруса, погруженных в темноту.
Строгие и чистые голоса затянули печальную песню, полную скрытого мужества и твердости. Шагавший рядом с людьми смутно знакомый Каст, сжалившись, запел на языке Элроны:
Мы знаем все о смерти
И ждем ее прихода.
Но звон мечей срывает
Завесу ложных знаний.
И в дикой круговерти
Закатов и восходов
Надежно забываем
Плоды своих исканий…
Король шел, высоко подняв факел, и думал о смерти. В голове почему-то все время вертелись слова Эйви-Эйви, поразившие в самом начале пути: «Это тоже итог, не лучше и не хуже. Нить жизни — штука тонкая, так или иначе, все равно рвется…»
Не бойся смерти, воин!
Нехитрая наука —
Дрожать и ждать удара
Безжалостной Судьбы!
Ты должен быть достоин
Взять боевую муку
Бесценнейшего дара:
Не прекращать борьбы.
Не прекращать борьбы, но и не прятаться от удара. Не бежать, но и не рисковать понапрасну. В этом был весь Эйви-Эйви, и то, что они принимали за трусость, было лишь достойным осознанием собственной силы.
Король шел вперед, и волшебный Город Из Сна стоял у него перед глазами, раскрывая душу того, кто сменил за свою не слишком долгую жизнь множество имен и обличий, а умер, как настоящее перекати-поле, после мучительной борьбы под жестоким ударом сапога…
Что значит «смерть»? Всего лишь
Неверная граница
Меж каменным бессмертьем,
Что оградит земля.
И, если страх изгонишь,
Однажды обратится
Оскал беззубой смерти
Осколком хрусталя…
— Да ты поэт, почтенный гном, — сдержанно восхитился шут.
