Ледобой. Зов (СИ) - Козаев Азамат Владимирович
А когда на лысом взгорке ватажники увидели избы, недоумённо переглянулись. Это и есть застава? Вот так просто? Стоят избы посреди пустоши и никакой тебе крепостной стены, ни даже земляного холмика или рва?
— Это застава? Вот эти пустые и тихие дома — всамделишная застава?
Грюй поёжился — шерсть под доспехом дыбом встала. Всё, что знал о битвах, сражениях, осадах, взятии крепостей, мурашками оторопи вылезло на тело. На этом проклятом острове всё непросто, всё встало с ног на голову — полста подстреленных, поломанных, пронзённых, оставшихся в лесу и на поляне криком кричат из палат Небесного Воителя: «Не лезь туда! Перещёлкают, ровно куропаток!» Да, всё верно, могут и перещёлкать, да собственно, уже щёлкают, но если мечта одним прекрасным днём найти обиталище того ублюдка с ледяным взглядом несколько лет не даёт в душе остыть жажде мести, ноги сами не отвернут назад. Взглядом воеводы окидываешь местность, колючий глаз разом выхватывает невеликие размеры полян — как раз достать стрелой середину пустоши из любого места чащи, а про те чащобы и подумать жутко, не то что соваться туда. Даже мысли вязнут, про ноги уж и говорить нечего. И холодок инеем выстилает нутро, аж печка захлёбывается, та самая, что полыхает в душе местью. Не хватает её уже.
— Всё сжечь. На дом отряжаю по два человека. Подпирать двери, выносить окна и поджигать. Внутрь не входить. Если узнаю, что кто-то сделал по-своему и пошарил в дому… а ничего ему не сделаю. Боюсь, наказывать будет некого. Всем остальным ждать.
Ватажники зароптали, не прошерстить дома? А добыча?
— Недоумки! Перережут, как баранов, не успеете даже голову повернуть в нужную сторону. Всё ясно?
Глухо загомонили. Ясно. Нельзя оставлять за спиной угрозу.
Три пары поджигателей шли, закрывшись щитами со всех сторон: по одному висело на спинах, ещё по два каждый держал в руках и вроде даже подойти удалось — стрелы не свистели, земля не отверзалась — вот они, крылечки, пора отворять створки светочей и лить масло на стены, но в самое последнее мгновение случилось то, чего никто и не ожидал и в то же время с испугом ждали чего-то подобного. Вспыхнуло справа, полыхнуло слева, в ночное небо Скалистого улетели истошные крики, и в разные стороны разнесло двуногие костры, блажащие хриплыми голосами.
— Эй, на ладье, — прилетело откуда-то из домов. — К досмотру готовы?
— Тварёныш! — Грюй выхватил лук, одним мощным рывком до скрипа согнул плечи и отпустил стрелу на голос, но не успела оперённая смерть прошить чёрное небо, где-то рядом, в шаге, раздался отвратительный влажный треск. Ватажник в шаге от Грюя мешком осел наземь с убийственным древком в правом глазу, и не успела отгреметь при падении справа, где-то совсем близко — протяни руку и достанешь — знакомый голос поцокал:
— Ну-ну… хлебушком в чарку — оно, конечно, вернее выходит.
Грюй, зарычав, оглянулся. Непроходимый бурелом.
— Ждали, ублюдки, — двое, что ходили поджигать и единственные остались целы, подбежали со всех ног сами не свои. — Только подошли — они шасть из-под крыльца, один плескал чем-то, второй светоч бросал. И не один раз плескали — два! Второй после светоча. И щиты не помогли.
— Слушай меня, — рявкнул воевода спесяевских, — Со всех ног бежим вперёд! Двумя отрядами! От дома к дому! Жечь! Не дробиться! В одиночные схватки не вступать. Даже теперь нас вдвое больше заставных! Повторяю, в рукопашную один на один не вязаться! Около домов не задерживаться. Пошли!
В летних травах, волнами катающих белесый блеск из края в край, пошёл странный прибой. Лязговитый, орущий и топотливый. Прячась за щитами, спесяевские человеческой рысью с опаской неслись вперёд. Ждали «подарков», против собственной воли шептали про себя: «Давай, давай! Только в щит» и дожидались. Не всегда в щит, здесь и там соратники падали под ноги, стрелы летели со всех сторон, порой ватажникам казалось, что смерть сходит с тетив заставных даже снизу. Медяк собственными глазами видел в ком-то сразу три стрелы.
— Щиты! — рявкнул краснобородый, первым подбежавший к дому.
Ватажники, точно рыба, сбившись в плотный косяк, за мгновение обросли деревянной чешуёй, в которую немедленно впились хищные жала стрел.
— Давай! — крикнул Медяк. — Шевелись, отродье!
Один из соратников швырнул внутрь глиняную питейку с выдержанной брагой, шваркнул об пол светоч, и краснобородый тут же закрыл дверь, подперев лесиной, поднятой в лесу. Выбили окна, и собранно, с острасткой перебежали в деревянной чешуе к следующему дому.
Стрелы продолжали лететь со всех стороны и, несмотря на щиты, находили себе жертв. Безудержного смертоносного ливня с неба больше не было, но едва лишь кто-то из ватажников, зазевавшись, приоткрывался, один-два смертоносных подарочка от заставных немедленно дырявили беднягу. Когда заполыхали все дома, с десяток налётчиков остался на взгорке, но говорят же: «Ничто не может длиться вечно» — там, впереди, разгоняя ночную темень, убежавшую от пожарищ, один за другим вспыхнули светочи. Десятка два. И прилетел чей-то звонкий голос:
— Так как, досматриваться будем?
Ему ответил торжествующий рёв спесяевских. Наконец-то! Враг во плоти, живой, на двух ногах, видимый и осязаемый, которого можно схватить за горло и вспороть брюхо!
— Братва! — Грюй вскинул меч и щит над головой, — мы сожгли их дома! Им больше некуда вернуться! Эти придурки даже не догадались поднять крепостную стену! Понадеялись на хитрые леса да поляны с подарочками! А, кстати, так себе подарочки! Правильно я говорю? Мы ведь здесь!
И если бы создали боги птиц, слепых да глухих, даже те с деревьев поснимались бы от рёва грюевских.
— Где-то там, впереди в ужасе бегут их бабы да детей тащат, — Грюй простёр меч в сторону светочей. — И поди от испуга между ног у наших красавиц так сжалось, не просунешь! Но когда мы их догоним, вы покажете тутошним курам, что такое вольный человек! Вот визгу-то будет! За мной!
Гремя и грохоча, изрыгая проклятия и просто истошный вой победителя, на заставных понеслась лавина, забранная деревянной чешуёй. Налётчики ждали жестокой сшибки, встречного рывка, такого же бешеного рёва, в конце концов, но Медяк даже остановился — иначе не хватит дыхания, чтобы швырнуть в небо торжествующий крик:
— Гляди, братва, заставные вот-вот побегут! Небось, порты испачкали!
— Да-а-ави-и-и-и! — полетело в спину защитникам, когда те, озираясь, с перекошенными лицами вдруг сдали назад, а там и вовсе припустили во весь дух от набегающей ватаги, ведь как ни крути, биться пришлось бы один вдвое. Не всякий выдержит.
— С-с-суки! Стой! — орала половина ватажной дружины, вторая половина лишь хрипло сипела.
— Даже светочи… побросать забыли! — сбивая дыхание, орал Кот на бегу.
— Поди пальцы… свело, — гоготнул Слива, наметив себе жертву — того нескладыша, что баню растапливал, его кажется, Ледком звали.
Жидкую рощицу сразу за поляной с горящими домами грюевские прошили, как стрела, впрочем то, насколько длинной получилась стрела, знали только задние. Так всегда бывает — «хвосты» оказываются не столь проворны как «головы», что несутся впереди, ведомые жаждой крови. А не больно-то заставные оказались быстры, поди засиделись на своём клочке суши, заплыли жирком: те, что бежали последними, неизменно, понемногу сдавали своё, а самые быстроногие у ватажников кроха за крохой подъедали ту сотню шагов изначального задела. Кое-кто из догоняющих в раже охоты отбросил к Злобожьей матери щит. Не было больше ловушек, ватажники неслись, рассекая грудью ветер, и если поначалу всё ждали неприятностей, старались попасть ступнями аккурат в то место, что отметили заставные, потом и эту опаску сдуло. Сто шагов пробежали, поди и все двести, а ведь ничего! Ни ям, ни кольев, ничего! Кончились подарочки!
А дальше местные нырнули в высоченные ладейные сосны, и какое-то время догоняющие пытались нестись по-прежнему прямо, пока не сообразили: светочи мелькают где-то сбоку, а сосновые стволы неизменно вырастают прямо перед носом, не натянешь самому себе поводьев — лобешник размажешь в кровавую кашу. Да и не разбежишься, как раньше.
