Святослав Логинов - Многорукий бог далайна
...одиночество - расплата
за узкий луч своей тропы:
Поэты ходят по канату,
А он - не выдержит толпы.
Однако, наряду с неизбежным одиночеством, Логинов наградил своего Шоорана еще и анонимностью - а вот она-то противоестественна и нестерпима для всякого творца. Создатель любого произведения, автор открытия, изобретатель - для каждого из них имя было, есть и будет "слаще меда и вина". Рукопись можно не только продать, но и подарить. А вот отказаться от имени... Даже до конца дней скрывавшийся загадочный Бруно Травен, о подлинном имени которого спорят по сей день, мог, не нарушая инкогнито, упиваться успехом своих книг.
И потому совсем не удивительно, что илбэч Логинова - личность с порушенной психикой. Проклятие Ёроол-Гуя достигает цели, разрушая душу творца.
Именно потому - и это третий из основополагающих тезисов романа - творец не может обрести нравственного ориентира. Безусловно, добро и зло - понятия относительные; в разных обществах, развивавшихся в несхожих условиях, они могут порой оказаться полярно противоположными. И даже в пределах одного общества с едиными культурными традициями и духовными ценностями добро и зло в чистом виде абстрактны, монополь Дирака или лесковский "один конец палки". Недаром же говорил Гете о вечной силе, "которая, стремясь ко злу, свершает благо", а другой поэт полутора веками позже утверждал:
Стремясь к добру, вершим мы вечно зло.
А если нет - нам просто повезло.
Впрочем, стремление ко злу - абстракция, условность, литературный прием. На самом деле в человеческой истории никто и никогда ко злу, насколько я могу себе представить, сознательно не стремился. Самые страшные преступления совершались людьми, жаждавшими облагодетельствовать свой клан, народ, человечество... И в полном соответствии с этим каждый из героев и персонажей "Многорукого бога" стремится к добру, каким его понимает, а все конфликты и противоречия являются следствием терминологических расхождений. Оно и неудивительно - вопрос: "Что есть Добро?" столь же извечен и риторичен, как библейское: "Что есть Истина?"
Нравственные полюса тяготеют друг к другу, как и магнитные, и тяготение это делает естественным, логичным и даже ожидаемым финальное превращение Шоорана в своего противника и антипода, как тот, в свою очередь, является невольным порождением вечного старца Тэнгэра. Иначе и быть не могло - слишком уж много раз случалось такое и в общечеловеческой, и в нашей национальной истории.
Единого, универсального решения вопроса о взаимоотношениях добра и зла нет и не может быть. Но тем не менее каждому приходится решать его для себя. А разведя полюса, задаться следующим, который у Логинова звучит так: "Если по правую руку у меня будет добро, а по левую - зло, то что окажется перед моими глазами и что за моей спиной?" Собственно, в поисках своего субъективного ответа и написан, по-моему, роман. Правда, с выводом его мне согласиться трудно. Логиновский человек, просветлев лицом, восклицает: "Я понял! Впереди будет жизнь, а за спиной - мертвая вечность. Но у меня нет глаз на затылке, поэтому я буду смотреть вперед". С точки зрения анатомической придраться тут не к чему - глаз на затылке и впрямь не существует. Но если их не заменяет разум, превращающий мертвую вечность в живую историю, то впереди можно увидеть не жизнь, а тонущий в тумане лабиринт, ходы которого, извиваясь и петляя, приводят к полной потере ориентации. И уже не поймешь, ни где лево, ни где право. Так что без глаз на затылке все-таки не обойтись. И у самого Святослава Логинова они, несомненно, имеются - в противном случае вы не читали бы теперь этого романа.
Наконец, четвертую из главных идей, замыкающих мир далайна, я назвал бы мальтузианской. Увы, даже "Философский словарь" самых что ни на есть перестроечных лет трактует учение Мальтуса как "антинаучную социологическую доктрину, исходящую из ложной системы взглядов". По сравнению с изданием полувековой давности исчезло лишь определение "буржуазная". Однако течение истории неумолимо подводит к выводу о правоте автора "Опыта закона о народонаселении" - причем справедливость его утверждений сегодня куда более очевидна, чем двести лет назад. "Маканый молча вздыхал, слушая указы свежеиспеченных властей. Сейчас, когда земли в достатке, все это имеет смысл, но через два-три поколения добрые начинания выродятся во что-то страшное, и как бы новорожденное государство не затмило бессмысленностью и жестокостью все прочие страны далайна". Рассуждения Маканого - а значит, и автора - как нельзя лучше сопрягаются с нашим историческим опытом. Да вот беда: стены далайна могут рухнуть, для этого очередному илбэчу надо лишь возвести последний оройхон. Таковы правила игры. И тогда откроются бескрайние (ли?) пространства Нижнего Мира... Однако у Земли стен нет. Неосязаемые же стены, как известно, самые несокрушимые...
V
На первый взгляд концовка "Многорукого бога", возвращая мир к его изначальному состоянию, полностью замыкает и завершает композицию романа. Однако на самом деле финал этот относится к числу открытых. Оставив в стороне литературоведческие аспекты и ограничившись чисто психологическими, можно сказать, что большинству писателей свойственны естественная тяга не сжигать кораблей, стремление сохранить для себя возможность вернуться в однажды измышленный мир, к героям, с которыми успел сжиться и даже сродниться.
Таков, скажем, финал "Гиперболоида инженера Гарина" Алексея Толстого - не в том варианте, что победоносно прошествовал по Собраниям сочинений и продолжает тиражироваться по сей день, а первоначальный, 1926-1933 годов. Гарин там становится-таки всемирным диктатором, но занятие это ему быстро приедается, он сует в карман свое последнее изобретение, - карманный гиперболоид, - исчезает из дворца и.. "Так кончилась одна из авантюр инженера Петра Гарина". Вариант этот был настолько мил толстовской душе, что переделывая впоследствии книгу, дабы привести ее в соответствие с духом времени, он даже не захотел придумывать новой концовки, а нарочито прицепил на живую нитку скроенный финал, позаимствованный из "Королей и капусты" О. Генри.
Или вспомните великолепное завершение "Улялаевщины" Сельвинского - тоже просуществовавшее лишь до издания 1937 года. Там, после описания гибели героя, шла однострочная последняя глава: "Но говорят, что это был не Улялаев..."
Держу пари, что Логинову тоже хотелось - пусть даже неосознанно - оставить открытой дверь в мир далайна. Думаю, этим летом (или каким-либо из последующих), удалившись в свою Зарему (или куда-нибудь еще), он вновь - хоть и как-то по-иному - примется творить главы-оройхоны второго тома. И если учесть, что опыта романиста у него, благодаря явному успеху первой пробы, прибавилось, можно предположить, что на этот раз ему хватит заметно меньшего времени.
