Константин Соловьев - Геносказка
Все просто, Гензель. Если бы ты хоть немного слушал свою сестру, вместо того чтобы предаваться фантазиям и верить в несбыточное, может, и не отсчитывал бы сейчас последние секунды своей жалкой и бесполезной жизни!..
Король медленно, с достоинством подошел к хрустальному гробу с выражением мрачной торжественности, таким, будто он участвовал в каком-то сложном дворцовом ритуале. Впрочем, именно так оно отчасти и было.
— Я ведь уже говорил о символизме такого простого плода, как яблоко? — спросил он, но Гензель не понял, к кому обращается его величество. Быть может, ни к кому из присутствующих. А может, к мертвому телу своей дочери. — Помимо прочего, яблоко — это еще и символ неизведанного. Задумываемся ли мы над этим, когда кусаем его? Едва ли. Человек слишком глуп, чтобы замечать суть в простых вещах. Яблоко может быть сладким, может быть и кислым. Может быть прелым или же подгнившим. В яблоке может быть червяк или еще какая-нибудь дрянь… Но задумывается ли об этом человек, когда берет его в руку? Нет, судари, не задумывается. Он просто кусает его, отдавая себя тем самым во власть слепого и неизведанного выбора. Это тоже символично. Так у нас, людей, заведено. Мы всегда будем пробовать плод, не зная, что он нам принесет. Всегда будем запускать руку в запертую шкатулку, не размышляя, а не лучше ли было держать ее закрытой и впредь? Человечество не в силах отказаться от познания, и не столь важно, что это за познание, благотворное или гибельное. Мы все равно сорвем с ветки очередной спелый плод…
Остановившись над хрустальным гробом, король некоторое время молча смотрел на свою мертвую дочь. Спокойно и даже задумчиво, как если бы рассматривал новое полотно придворного живописца, тщась разгадать его тайный смысл, обнаружить сокрытые от поверхностного взгляда детали или дефекты.
Сейчас он не выглядел удовлетворенным чудовищем. Гензелю даже показалось, что его величество постарел лет на пять с тех пор, как они виделись в тронном зале Лаленбурга.
Королевские губы дрогнули:
— Все верно. Полная биологическая смерть. Прости меня, Бланко, но мы оба знали, что это было необходимо. Этот мир не принес бы тебе счастья. Этот мир рано или поздно погубил бы тебя. Оставайся здесь навеки, юна и недвижима. Я велю изготовить золотые цепи, на которых подвесят твое последнее пристанище. Наследной принцессе нужна посмертная опочивальня, подходящая ее статусу…
— Зачем? — требовательно спросил Гензель.
В этот раз он не боялся взглянуть в глаза королю. Напротив, отчаянно вглядывался в них, сам не зная, что хочет в них отыскать. Глаза Тревирануса были темны и глубоки, точно два колодца, если заглянуть в них безлунной ночью. Не серые, как у мертвой Бланко, но сходство несомненное… Сейчас оно показалось ему жутким.
— Что — зачем?
— Зачем вы убили ее?
— С формальной точки зрения Бланко убили вы с сестрой. Впрочем, сейчас неподходящий момент для того, чтобы заниматься казуистикой.
— Это из-за крови? — Гензель подался вперед и услышал негромкий гул — королевские гвардейцы направили ему в грудь свои термические ружья. Но сейчас ему не было до этого дела. — Все из-за крови? Проклятая гнилая кровь вашего рода… Вы способны убить родную дочь только из-за того, что ее генетический дефект уязвлял вашу гордость?.. Сколько процентов бракованного генетического материала стоили ей жизни? Пять? Десять? Двенадцать?..
Тревиранус Первый не был ни смущен, ни испуган. В окружении своих безропотных слуг, закованный в доспех с гербом королевского рода на груди, он был недосягаем для ярости Гензеля. Квартерон, даже с мушкетом в руках, был для него не опаснее фруктовой мошки, вознамерившейся тягаться с человеком.
— Пять?.. — переспросил он удивленно. — Десять? О, понимаю. Нет, сударь Гензель, речь здесь идет не о пяти процентах. К моему сожалению. И не о дюжине.
Гензель смутился, хоть и постарался этого не выдать. У принцессы Бланко было больше двенадцати процентов порченой крови? Она была квартероном? Или?.. Или чем-то еще похуже? Неужели мулом? Но это невозможно. Он помнил принцессу. Ее тело, ее одинокую и сломленную пыткой душу. Таких мулов не бывает. Будь в ней действительно так много порченой крови — эта кровь выдала бы себя, хоть и в мелочах. Лишние суставы на пальцах, к примеру, или нестандартный волосяной покров, или…
— Сколько процентов у нее было? — спросил Гензель чужим голосом.
Король улыбнулся. Королевская улыбка была изящной и аккуратно очерченной, прямая противоположность его собственной жутковатой ухмылке, полной акульих зубов.
— Вы не знали? Впрочем, неудивительно. Вы ведь, сударь, не геномаг…
— Сколько?!
— А вот ваша сестра наверняка все поняла. — Его величество даже не вздрогнул, услышав щелчки взводимых курков. — Она весьма любопытна. Я понял это еще тогда, когда она взяла у меня генопробу. Весьма ловко, должен признать. Уверен, она не могла побороть любопытства и не взять пробу у моей дочери. Что скажете, сударыня?
Гретель молча разглядывала выстроившуюся напротив королевскую рать. С таким видом, будто все эти существа были лишь театральной декорацией, не представляющей для искушенного зрителя существенного интереса. И Гензелю вдруг показалось, что сестра избегает его взгляда. Как это непохоже на геноведьм — избегать человеческого взгляда…
— Сколько процентов у нее было, сестрица? — тихо спросил он.
Прозрачные глаза коротко взглянули на него. Попытались скользнуть в сторону, но он не дал — захватил их собственным взглядом и притянул к себе.
— Сколько процентов? — Голос дал слабину, зазвенел надтреснутым колоколом.
Предчувствие чего-то важного и вместе с тем ужасного острым ноготком провело по позвоночнику.
Он зря отказался заглянуть в шкаф при свете дня.
Иногда старые шкафы действительно хранят в себе что-то интересное. Нечто большее, чем стеганый плащ и дедушкин шаперон.
Но каждый из нас делает выбор, открывать его или же оставить запертым.
— Гретель!
Геноведьма страдальчески скривилась, словно вопрос Гензеля вызвал у нее физическую боль.
Сестрица…
— Ты не хотел знать.
— Теперь хочу. Сколько?
— Ноль.
Он не понял.
— Что?
— Я говорю — ноль. Ноль процентов, братец.
Ему потребовалось много времени, чтобы осмыслить ее ответ, — тот загромыхал по внутренностям как срикошетившее ядро, круша все на пути.
Ноль процентов. Вздор. Нелепица.
Сердце сделало несколько неверных затухающих ударов.
— Сколько сотых процента?
Гретель покачала головой.
— Ноль десятых, ноль сотых. И ноль тысячных. Принцесса Бланко была человеком.
![Надежда Кожушаная - Нога [киносценарий]](/uploads/posts/books/276827/276827.jpg)
