Сборник - Городская фэнтези – 2008
Ноги ослабли, сделавшись мягкими, непослушными. Синтепоновыми. Только сейчас Тама заметила, что вторую руку Толик держит в кармане куртки. Будь у него там пистолет, смотрел бы точнехонько Таме в бок.
‑ Как это… синтепоном?
‑ Пошли, на скамеечку присядем, ‑ предложил Толик. ‑ Колдун этот как? Он ведь за гонцов отвечает. И за малявы тоже. Если какая пропадет, видать, начальство его крепко вздрючит. Первую овцу мы в Нескучном отловили. Валент сказал ее раздеть, маляву искал. Думал, больше маляв соберет, силы больше. А по мне ‑ хрень это все, морока одна…
‑ И что дальше‑то?
‑ Что‑что… Колдун объявился. Как раз когда Миядзаки бабу на беду посадил. ‑ Таме вспомнилось, что бедой уголовники зовут нож. ‑ Мулька у него такая, у колдуна: каждый свою маляву должен сам нести. Типа Исуса. И вот картина: кровища бэлтимором, а этот бабу на руки, тряпье в охапку ‑ и ноги. И с каждым шагом все прозрачнее делается. Мы стрелять, да попади в него! Ваську, кента моего, походя уработал. Ствол у него чудной, антиковый… Вот с тех пор на живца и ловим. А живцом нынче ты у нас.
Тама сидела неподвижно, успокаивая звонкое колотье в груди. Во рту сделалось сухо‑сухо. Все ведь одно к одному. Толик говорит, будто здесь не первый раз, а дорогу не помнит.
А она ‑ с ходу нашла.
И Валька нашел. Но это потому, что у него тама.
Означает это одно: она несет новое послание и находится под защитой Димура.
«До подъезда рукой подать», ‑ мелькнуло в голове. Там Димур, там бандиты не найдут. Вот только для нее это «рукой подать» как до Слаг‑Равина. Что же, придется умирать?
Толик докурил и с сожалением бросил окурок в снег.
‑ Ты‑то посильнее прежних будешь. Миядзаки чуял, что ты к колдуну с малявой сорвешься. Уж как мы тебя пасли, а все равно выломалась. И парня своего вытянула. Извини, подруга. Ничего личного.
‑ Стой… ‑ сипло сказала Тама. ‑ Ты это… Покурить дай.
‑ Ты же не куришь вроде?
‑ То раньше. А сейчас без разницы.
Толик хмыкнул и полез в карман за портсигаром. Глаза он опустил лишь на долю секунды. Но этого хватило. Тама влепила ему в лоб Димуровой пиалой.
Уголовник увернулся, и зацепило его лишь краем. Пиала вырвалась из Таминой руки и покатилась по снегу.
‑ Ах ты, сука! ‑ Толик зажал расцарапанный висок. ‑ Я ж по‑человечески… Не, ну бабы!
И потянул руку из кармана.
‑ Стой, мян, ‑ прозвучало за его спиной. ‑ Подожди. Толик мгновенно обернулся. Его «глок» прыгнул, уставясь в переносицу Димура.
‑ Т‑ты!..
‑ Подай мне пиалу. Я‑человек скажу тебе спасибо.
Толик озадаченно хмыкнул. Колдун давно должен был валяться с дырой в черепе. Спит Денди, что ли?.. Но смелость чужака ему определенно нравилась.
‑ «Спасибо» не булькает, колдун, ‑ сказал он, поднимая пиалу. Ствол «глока» уткнулся Димуру в живот. ‑ С тебя кубло чифира.
‑ Я‑человек говорю: спасибо. А вот мой ответный дар.
В ладонь бандита лег забрызганный бурым кругляшок в серебряной оправе. Монокль.
Тама такой у Денди видела, только без дыры в центре.
‑ Су‑ука… ‑ тихо выдохнул Павлов. И заорал: ‑ Мочи его, братаны!!!
Миг этот навсегда впечатался в Тамины сны. Грязная пастила снега. Грохот автоматных очередей. Спинка скамьи, пулями разметанная в лучину. Стрелки видели Димура, он их нет, но роли это не играло. В руке Димура тускло блеснул револьвер; колдун ударил ребром ладони по курку, и оружие отозвалось пламенем и ревом.
Начался бой.
Таму оглушило и отбросило. В снег порхнула синяя стрекоза ‑ разбитая пулей заколка. Следом обрушилась тишина.
Девушка стояла, тупо глядя на побоище. В ушах звенело. Расплывались пахнущие фейерверками синеватые облака дыма. Толик полулежал среди Щепок, неловко подогнув ногу. Штанина его намокла темным; там где она касалась снега, расплывалось брусничное пятно.
В руке бандита матово поблескивал «глок».
‑ Не оборачивайся, анчутка, ‑ прохрипел Толик, глядя на Димура. ‑ Христом‑богом молю: не оборачивайся!
‑ Ты можешь еще уйти, мян. Я‑человек говорю. Солнечная полоса, накрывавшая Димура, сместилась влево. Ни Толик, ни Тама не уловили движения, однако стоял колдун уже не там, где раньше.
‑ Чур меня, чур! ‑ зачастил уголовник, отодвигаясь. ‑ Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий… помилуй раба грешного!.. Я ведь выстрелы считал! И ствол у тебя один!
‑ Лишь Господь носит два револьвера, мян. Безумными глазами Толик посмотрел на зажатый в руке «глок». Потом бросил в снег. Тамин «дерринджер» отправился следом.
‑ Господи, Господи, Господи! ‑ бормотал Толик, отползая. ‑ Прости святотатца, Господи! Свечки… Дом отпишу…
‑ Пойдем, гил, ‑ Димур повернулся к Таме. ‑ Для нас эта часть истории уже закончилась.
Девушка отступила на шаг.
Вид стрелка был страшен. Рубашка и левая штанина джинсов влажно поблескивали темным. Рукав топорщился лохмотьями, лицо побелело.
‑ Ты помоги мне, гил. Один я не дойду.
Тама торопливо кивнула. «Кровь алая, значит, перебита артерия, ‑ стучало в висках. ‑ Человека было бы не спасти… Но это браватиец! А там Стэн…»
Подбежав к Димуру, она подставила плечо. Стрелок навалился всей тяжестью, едва не сбив девушку с ног.
‑ Ты человек кости, маленькая гил, ‑ прошептал он.
‑ Молчи. Береги силы!
«Стэн! Стэненок!» ‑ стучало в груди.
‑ Теперь все… зависит только от тебя…
Услышав это, Тама закусила губу. Тащить Димура было тяжело, но она терпела. Возле скамейки она присела и подобрала «дерринджер».
Сколько Димур провел в беспамятстве, Тама не знала. Однажды она сдуру записалась в санитарки хосписа. Произошло это где‑то между первым сексом, первым падением с лошади и первой кражей в универмаге. Тама всегда жила по принципу «Человек должен испытать все».
В хосписе она продержалась месяц. Оттуда она вынесла кипу обрывочных медицинских сведений и неуемное отвращение к смерти. Сепсис, пневмоторакс, гемоторакс ‑ раненого подстерегает много опасностей. Тама меняла повязки, перестилала Димуру постель, кипятила настои из немногих знакомых трав, что нашла на кухне.
И думала, думала, думала, силясь найти выход.
Иногда становилось совсем плохо. Тогда Тама доставала «дерринджер» и смотрела на мечущегося в бреду Димура. Ей представлялось, как она накрывает лицо раненого одеялом, жмет на курок ‑ и прочь. К Валентину и Стэну, подальше от места нет‑и‑не‑будет.
Бог знает, что останавливало ее. Валентину она не верила. Кроме того, ей страшно было покидать безвременье, царившее в доме Димура. За порогом время текло как обычно, и она боялась, что не успеет.
