Ольга Григорьева - Колдун
– Но я хочу! – как-то обиженно выкрикнул колдун. Услышав его вскрик, Полева отчаянно завертелась, и Малуше пришлось налечь на нее, вминая лицом в грязь. Может, колдун и не был опасен, но эти двое незнакомцев пугали знахарку. От них веяло чуждым миром, тем, в который так рвался болотный колдун…
– Нас слышат, – спокойно, не меняя голоса, сказал Саркел и повернулся, вглядываясь в камыши. Малуша вздрогнула, изо всех сил сдерживая рвущийся из горла призыв о помощи. Приближающийся хруст ломающегося под чьими-то шагами камыша заставил ее мысленно вспомянуть всех богов, но Саркела остановили еще до того, как он приблизился к сросшейся с землей знахарке:
– Оставь их… Нам пора.
– Ратмир…
– Я что сказал?!
Шаги стали удаляться. Переведя дыхание, Малуша оторвала голову от земли. Ратмир? Где-то она уже слышала это имя… Не тот ли это древний, почти бессмертный оборотень, о силе и уме которого ходят легенды? Поют, будто когда-то он так любил смертную, что обратил ее в волчицу….
– Запомни, болотник, – продолжал Ратмир. – Время властвует над всем. Если ты пожелаешь пойти против него, лишив себя жизни, – оно жестоко расплатится с тобой. Осмелившиеся на подобное мечтали о смерти, а добились лишь вечной жизни за пределом мира, но ты, мечтающий о кромке, получишь вечную смерть. Запомни мои слова и постарайся выжить… А когда время коснется тебя – приходи. Я буду помнить о тебе. И Стая…
Шум ветра заглушил его последние слова, пробежал по камышам, дунул Малуше в лицо. Прикрывшись рукавом, она забыла о Полеве, и, улучив мгновение, вывернувшись из-под нее, та стремглав кинулась на свет костра. Памятуя о незнакомцах, Малуша замерла, однако возле Выродка уже никого не было. Только Полева, без сил рухнувшая на грудь колдуна…
Чувствуя стыд и страх, Малуша выбралась из камышей и, отряхивая мокрую одежду, двинулась к Выродку:
– Мы искали тебя… Она думала, что ты умрешь…. – А я и хотел, – грустно улыбнулся колдун. В нем что-то изменилось. Сломалось что-то, сгорело и оставило после себя лишь голую, пахнущую дымом и гарью пустошь… Малуша не ведала – что, но чуяла это сердцем. Смущаясь, она решилась заговорить о незнакомцах:
– А куда подевались эти… Ну, тут были…
– Тут? Тут никого не было, – вскинув на нее зеленые хитрые глаза, удивленно оборвал болотник. Всхлипывая, Полева подняла голову:
– О ком это ты, Малуша?
«А ведь она все слышала, – подумала древлянка. – Слышала и все равно говорит то, чего желает он. Может, в этом и есть сила любви – видеть и слышать лишь то, что хочет любимый?»
Внезапно она почувствовала себя лишней, словно случайно забрела в чужой дом и принялась там хозяйничать. Переминаясь с ноги на ногу, она отвернулась от костра:
– Я, пожалуй, пойду…
– Прощай, – почти хором отозвались оба.
Малуша больше не оборачивалась. Не хотела. А почему – и сама не ведала… Может, потому, что слышала быстрый, провожающий ее шепоток Полевы:
– Зачем же тебе умирать? Я сохраню тебя, сберегу… Я и мой Бог…
А в конце изока, когда золотые, веселые нивы уже начинают редеть под острыми серпами жнецов, далеко у озера Неро поздно вечером старику Буркаю стало не по себе. Все казалось, будто его зовет кто-то, и, не в силах противиться этому зову, он вышел на холм, на то самое место, где некогда зимней порой встретил странного, уведшего из села Полеву зеленоглазого болотника. «Как-то там она? Жива ли еще?» – щуря подслеповатые глаза, морщился на затухающее солнце Буркай и вдруг в плывущей возле леса дымке различил две расплывчатые фигуры. Старик удивился. Он не понимал, почему выходящие из леса незнакомцы насторожили его, но старые, больные ноги сами потянули Буркая им навстречу, а слезы полезли на глаза непрошеными гостьями.
– Буркай! – звонко выкрикнул женский голос, так похожий на голос Полевы. Не желая обманываться, Буркай прикрыл глаза. Он был уже слишком стар, чтобы надеяться. Однако легкие шаги зазвучали совсем рядом, теплые руки обхватили его плечи, и тот же самый голос, который так часто укорял его во сне, повторил:
– Я вернулась, Буркай!
Только тогда старик решился открыть глаза. А открыв, увидел рядом с Полевой зеленоглазого знахаря. Болотник почти не изменился, только у глаз пролегли новые морщины да посох в его руках светился на конце уродливым острым крюком.
– Этаким только медведя драть, – от смущения не ведая, что сказать, и едва сдерживая слезы радости, деловито покосился на него Буркай.
– Ты все такой же! – обиженно вскрикнула Полева и, махнув рукой, двинулась к своему виднеющемуся на склоне жилищу. – Все об охоте болтаешь! Ладно, вам, верно, сыщется о чем поговорить, а я пойду гляну – все ли ладно в доме. Чай, долго не была…
Выродок промолчал, а Буркай, глядя, как легкая женская фигурка взбегает по холму, не сдержался, выплеснулся столь долго мучившим его признанием:
– Когда она ушла, думал – не увижу более. Все себя винил. Ведь это я тебя к ней отправил…
– Что толку вспоминать, старик…. Что было – ушло, – протяжно отозвался Выродок. Он тоже смотрел вслед Полеве, только иначе. Мерянка помогала ему продолжать жить. А может, это ее любовь согревала его пустое сердце?
– Ты изменился, – оборвал его мысли Буркай. Коротко кивнув, болотник облокотился на посох:
– Я умер, старик. Но должен жить.
Буркай удивленно покосился на него. Знахари – странный народ, особый. Их мудрено понять…
– Возможно, я даже сумею полюбить ее, – задумчиво проговорил болотник. Солнце плеснуло на него закатным лучом, заблестело в зеленых глазах.
– Конечно, сумеешь! – усмехнулся Буркай. – Медвежцы до сей поры уверены, что ты можешь все.
– А ты?
– И я, – немного смущенно вымолвил Буркай. Егоша видел, что старик солгал, но впервые кто-то солгал, чтобы просто порадовать его… Может, мир и впрямь не так уж плох, как ему казалось? Может, он еще сумеет найти достойное применение своей силе, не уходя на кромку?
На холме, где скрылась Полева, кто-то закричал, затем, множась, голоса понеслись над притихшим озером, приблизились. Радостные, взволнованные… Показавшиеся на холме люди приветственно замахали руками.
– Это они тебя встречают, – улыбнулся болотнику Буркай. – Небось, Полева разболтала, что ты воротился – вот и высыпали встречать. Это еще что… Вот назавтра, как медвежцы о тебе прознают, – придется ворота снимать, а то сорвут на радостях!
Егоша покосился на него, подавил желание похлопать доброго старика по плечу – первое возникшее после гибели Сиромы желание – и хмуро заметил:
– Не сорвут. А коли нынче сорвут, то завтра поставят. Люди таковы – одно рушат, другое ладят. И радость их недолга, и любовь…
