Сурен Цормудян - Когда завидуют мертвым
– Вот. Проверяйте…
Затем характерный звук падающей охапки деревянных реек и брусков. Да. Конечно. Все надо было проверить дозиметром, прежде чем кидать в огонь. Николай хорошо помнил занятия по выживанию, что проводили с ними в родном Надеждинске. Он знал о дозах радиации. О рентгенах и микрорентгенах. Знал, чем чреваты определенные дозы этих самых рентген. Понимал он и то, что со временем приставка микро практически исчезла из лексикона. По привычке. Ведь первые годы не было никаких микро. Были рентгены. Бешенные. Беспощадные… Убийственное излучение. В почве, в растениях, в дожде, в могилах умерших от лучевой болезни. Практически всюду… Радиации с той поры стало много меньше, но микрорентгены так и называли. Рентген. Более старшие люди, особенно преподаватели, иногда отмечали, что в лексиконе человека произошли пусть не всегда заметные, но четко характеризующие новые условия жизни изменения. Даже это московское слово – ядрена, было чем-то особенным. Мало кто помнил, что это слово когда-то означало. Но теперь в этом коротком и неуклюжем наборе букв было зажато все то, что произошло всего за несколько летних дней двадцать лет тому назад. По всему миру…
Николай достал из рюкзака плюшевого мишку и разгладил полинявший и давно осыпавшийся ворс. Посмотрел в его грустные пластмассовые глазки. Сколько в нем рентген? Дозиметры были лишь у Варяга и Людоеда. Попросить их произвести замеры… Так ведь на смех поднимут. Глупо конечно. Глупо, если исходить из соображений разума. А с чувствами что? Эта неживая игрушка в один миг стала для него родной и отказываться… выбрасывать… От одной этой мысли стало ныть сердце.
– Что же с хозяином твоим? Или хозяйкой… – Вздохнул Васнецов и прижал к себе медвежонка. – Ну и пусть ты радиоактивный. Ну и пусть…
Вдруг, лист железа отогнулся и в вагон вошел Людоед. Он свалил перед собой охапку реек и кусков фанеры. Отряхнулся и взглянул на Николая. Почему-то именно ему надо было занести дрова. Хотя собирал их Славик.
Васнецов друг остро ощутил, как глупо он выглядит. Но еще глупее было бы сейчас прятать медвежонка и вести себя как нашкодивший подросток. Пусть смеется. Плевать. Хотя, в глубине души Николай восхищался Людоедом, даже когда совершенно не принимал его противоречивые и жесткие поступки. И слышать насмешки от человека, которого уважаешь, особенно больно.
Крест не смеялся. Он, молча, посмотрел на плюшевого медведя. Затем прямо в глаза Николая.
– Как голова? – спросил он, кивнув и бросив мимолетный взгляд на лежащего Юрия.
– Полегче.
– Хорошо, – кивнул Людоед и снова посмотрел на медвежонка. – Решил его забрать?
– Я… Илья… просто… – Николай не знал, что ответить и чувствовал, что сейчас Крест, наконец, разразится хохотом и позовет остальных поглядеть на эту нелепую сцену.
– Не надо оправдываться, – нахмурился вдруг Илья, – Я все понимаю. Если ты будешь искать оправдания, то обидишь его.
– Кого? – удивился Васнецов.
– Медвежонка.
Крест говорил совершенно серьезно, и это обескураживало. Именно такой реакции Николай никак не ожидал.
– Илья… У тебя дозиметр с собой? – тихо спросил он.
– Да, – Крест кивнул, – давай его сюда.
Он без лишних слов понял, что хотел от него Николай.
Васнецов протянул медвежонка. Илья принял его очень осторожно. Замерив уровень радиации он улыбнулся и вернул игрушку Николаю.
– Норма.
– Спасибо, – прохрипел от волнения Васнецов. – Спасибо тебе Илья.
– Да не за что. Кстати, у него скоро лапа отвалится. – Людоед достал из кармана шинели тряпичный сверток и протянул его. – Держи. Тут нитки и иголка. Пришей.
– Спасибо, – больше Николай ничего не мог сказать. Он чувствовал, что сейчас расплачется. Но в этот момент в вагон вошел Сквернослов.
– Крест! Ну, где ты пропал? Варяг там матюгается во всю. – Сказал Вячеслав и вдруг уставился на своего младшего брата. – Опа! – усмехнулся он, – Коль, ну ты даешь. Это что такое… Головой сильно тюкнулся? – Он перешел на смех, – Ну детский сад ей богу!
Васнецов растерянно посмотрел на Людоеда. Тот прищурился, жуя кончик черного уса. Он иронично посмотрел на Сквернослова, затем перевел взгляд на Николая и поднял бровь. Он ждал реакцию Николая.
– И что ты смешное увидел, Славик? Отчего над Аленкой не смеялся, которая старше меня, но в куклы до смерти играла? – резко ответил Васнецов.
Сквернослов побагровел, нахмурился и сжал кулаки.
– Чего молчишь? – неожиданно и резко, Крест хлопнул Вячеслава по спине. – Тебе очень дельный вопрос задали. Ну?
Сквернослов молча посмотрел на Людоеда.
– Нечего сказать? Ну, так я скажу, дружок. Когда рядом старший брат, который может и питает к младшему любовь, но камуфлирует сантименты под постоянными насмешками и глупыми и часто неуместными шутками, то становится обидно. Когда рядом старший наставник, который дошел до того, что избил руками и ногами, пусть и за реальный проступок, но нереально больно, становится горько. Когда рядом умирающий товарищ, которому не можешь ничем помочь, становится стыдно. А когда еще и рядом злой морлок, у которого на счету столько человеческих жизней, что и вообразить фантазии не хватает, то вообще хочется отгородиться от всего мира. И все это называется очень просто. Одиночество.
– Да вы вообще шуток не понимаете что ли?! – воскликнул Сквернослов.
– Только если им время и место. А пока захлопни пасть и пошли работать. – Людоед подтолкнул Славика к выходу и пошел следом.
– Ну, вы даете ребята! – взмахнул руками Сквернослов и покинул вагон.
– Ахиллес! – воскликнул Николай осипшим голосом, торопясь пока Крест не вышел.
Тот обернулся. Такого обращения, судя по удивленному взгляду, он не ожидал.
– Что, блаженный?
– Я не считаю тебя злым морлоком.
Тот задумчиво покачал головой и, глядя в пол, ответил:
– Но я такой и есть. – И он ушел.
Николай крепко прижал к себе медвежонка и, уткнувшись в него лицом, зарыдал. Горько и отчаянно. Он оплакивал потерянное в дыму ядерного пожарища детство, о котором напомнила эта игрушка. Оплакивал мать, чьей ласки ему всегда не хватало. Оплакивал миллионы людей, которых не стало в один миг. И среди которых, возможно, был тот ребенок, который когда-то радовался покупке родителями этого медвежонка. Оплакивал Аленку с улицы Советской, о которой так неделикатно напомнил названному брату. Оплакивал Рану, которая тоже лишилась детства еще до рождения, а потом и жизни лишилась из-за его рокового выстрела. Оплакивал молоденькую безымянную людоедку, которая не знала ничего кроме потакания грязным желаниям своих клиентов и хозяев, и которая сгорела по прихоти Людоеда. Оплакивал девицу, которую сожрали заживо морлоки и которую он не смог спасти. Участкового Дыбецкого и его семью… Конфедерацких ребятишек, собиравших в бою опустевшие автоматные рожки… Андрея и Ульяну… И никого роднее, ближе и живее чем этот плюшевый мишка для него не было сейчас. Но в этих слезах горя и безысходности, несколько капель были радостными. От той затерявшейся в боли радости, которую подарил ему Людоед своим участием и пониманием…
