Анна Мичи - Шагни в Огонь. Искры (СИ)
Тенки ждал. Всё чаще ловил её взгляды. Пару раз ответил улыбкой – широкой, неподдельной, окидывая заодно красноречивым взором её ладную фигурку. Пусть не обманывается, принимая его за поджидающего дружка парня, за ещё какого бездельника, пусть поймёт сразу – интересует практиканта только она. И только с единственной целью.
Пусть понимает сразу, по глазам.
– Господин что-то желает? – она всё-таки не выдержала.
Пробралась к нему сквозь толпу, на маленьком личике читалась забавная решительность. Собралась, видно, намекнуть застывшему на месте гостю, что пора бы и честь знать, не отпугивай, мол, честных едоков, не маячь: или садись и плати, или топай восвояси.
– Тебя как звать? – Тенки улыбнулся как мог простодушно.
Девчонка сдвинула тёмные бровки, глянула сурово. Лет ей было не больше семнадцати – по привычке Тенки прибавил сперва пару годков к всплывшей в голове цифре, потом спохватился: соплеменница же, скорее всего, ей столько, на сколько выглядит.
Девица немного смутилась – бесцеремонный взгляд, не упустивший ни одно из достоинств красавицы, оказал действие.
– Чем я могу вам помочь? – попыталась сохранить достоинство, сказала отчуждённо.
На мгновение нинъе удалось поймать её глаза – быстрое неуловимое движение, тёмные ресницы взметнулись и снова опустились, элхеская манера. Сразу видно, столица – даже нинъеские девушки тут перенимают стиль общения вышестоящего народа.
– М-м, чмокнуть? – предположил Тенки задумчиво.
Вот тут она смутилась всерьёз – оглянулась на зал, порозовела. Даже странно: небось, такого рода просьбы ей приходится выслушивать каждый день и каждый день отбиваться от наскучивших ловеласов.
– Если вы не будете заказывать, – начала девчонка и застыла: движимый не разумом, исключительно эмоциями, собственными желаниями, Тенки провёл пальцами по её щеке, откинул мешающие прядки, продолжая заглядывать в тёмные глаза.
Мыслей в голове практически не оставалось – только бездумное желание вот так касаться девичьей кожи, смотреть в чужие глаза, любоваться лёгким смущением и растерянностью. Хорошо, что здесь царит полумрак – никто не заинтересуется стоящей у стенки парочкой.
– Ты красивая такая, – слова вырвались сами, и Тенки тихо усмехнулся, – ну просто не уйти никак, прямо хоть тут ложись и помирай.
Её губы дрогнули, словно девчонка собиралась сказать что-то в ответ. Но ничего не сказала.
Тенки, впрочем, смотрел уже не на лицо – скользил глазами ниже, по шее, по длинным волосам, по лямкам передника, светлому нагрудничку. На двух чашечках, приподнимавших грудь, взгляд застыл намертво, прикипел – не оторвать. Грудь девочки волновала нинъе неизъяснимо.
Служаночка всё не отстранялась, не уходила, не пыталась вытолкать назойливого гостя.
Значит, имело шанс попробовать.
А ведь ему уже двадцать два – как некстати лезет в голову чушь. Ещё лет пять-шесть – и, возможно, дольше он не проживёт. А так хочется в этом мире чего-нибудь оставить.
Или кого-нибудь?
Чушь.
Как во сне Тенки увидел собственную руку: она коснулась серой ткани девчонкиного передника, провела по тяжеловатой на вид правой округлости, под пальцами нинъе почувствовал тепло чужого тела.
Сейчас он или получит по роже – и такое случалось, или...
Опустив глаза, закусив губу, девчонка смотрела на ласкающую её чужую ладонь.
– Как тебя зовут? – второй рукой Тенки провёл по её плечу, смахивая волосы, дотронулся до открытой шеи.
Она всё не поднимала головы. Только через безумно долгое мгновение донёсся неуверенный шёпот:
– Ина.
На губы нинъе выползла ухмылка.
Сегодня ночью… возвращаться в общежитие необязательно.
***
Помещение, как свойственно нарайе, наполняла музыка – две девочки в масках сидели поодаль и тихо играли старые баллады, одну за другой, одну за другой. Осень улыбалась каждый раз, встречая взгляд практиканта, улыбалась одновременно серьёзно и ласково – от этой улыбки становилось легче на сердце.
– Знаешь, – доверительно говорил Ацу – просто потому, что нельзя было не говорить, нельзя было молчать и сидеть неподвижно: казалось, тогда музыка вырастет и нахлынет на них, накрывая с головой, заставляя захлебнуться и перестать существовать. – Знаешь, мне пришлось убить человека, убить женщину.
Он удивительно быстро захмелел – может, сказалось сегодняшнее напряжение, может, что-то иное; но язык слегка заплетался, не желал повиноваться, и от этого Ацу чувствовал себя неуклюжим, неотёсанным провинциалом, и, может, именно поэтому хотел говорить, говорить что угодно, освобождаться от любых мыслей, которые только появлялись в сознании.
– Согласно закону, знаешь. Преступница, она была преступница, напала на человека. Только знаешь... – он снова глотнул из предложенной чашечки, глянул на задумчивое лицо Осени, встретил её внимательные глаза. – Он ведь действительно умер по её вине, утонул по её вине. Но я думаю, так получилось случайно. На него наложено было заклятие, только это, знаешь, было не... не такое, не смертельное заклятие. Наваждение, да? Хотела, может, отвести глаза... Не знаю. Только предполагаю.
Осень кивнула, показывая, что слушает. У неё был тёплый взгляд.
– Я думаю, он оступился сам, свалился, знаешь, там так много рек. Везде вода, везде – так легко случайно оступиться. Трезвые выплывут, пьяные – утонут. Он, верно, из-за магии потерял путь? Я не знаю, я ничего не мог понять – следы так быстро исчезают. И она в любом случае виновата. Она напала. И я её казнил. Понимаешь? Согласно закону. Другого пути не было. Я тогда не сомневался... и не вспоминал… Но сейчас почему-то... почему, откуда это?
– Убивать – страшно, – медленно сказала Осень.
Чтобы не упустить её слов, Ацу почему-то раскрыл глаза широко, как только мог, будто слушал глазами.
– Даже если ты уверен, что никак нельзя поступить иначе. Жизни тех, кого ты убил, всегда будут за твоими плечами. Всегда останутся в памяти.
– Как же... как же жить тогда? – он испугался. Почувствовал себя беспомощным, словно котёнок. – Ведь придётся убивать снова... закон... Ведь это... это...
«Моя работа», – хотел он сказать, но не смог выговорить. Слова не хотели быть произнесёнными. Противились, как будто, случись им стать услышанными, решится чья-то судьба.
– Если убиваешь, – ровно ответила Осень, – будь готовь взять на себя чужую память. Это тоже – закон. Закон жизни, – фразы её падали на пол отрубленными кусками, падали, словно головы с плеч неведомых жертв: тяжело, непоправимо, страшно. Будто творилось недопустимое. – Если совершаешь поступок – любой поступок – будь готов отвечать за него. И за смерть тоже.
