Юлия Латaынина - Сто полей
Караван Даттама погрузился на баржи и поплыл вниз по Великому Орху.
Клайд Ванвейлен понемногу оправился от болезни, но так и лежал в плетеной комнатке, завешанной ширмами и циновками из шелковой травы, необыкновенно мягкими, тонкими, ценившимися выше инисских ковров.
Ему было все равно.
Его, человека из мира, который был впереди, – обыграли и унизили. Человек, которому он верил, приказал убить его, как кутенка. Человек, который ему доверился, был убит.
Арфарра вызывал у него ужас, и еще больший ужас вызывал хозяин Арфарры, наследник престола, экзарх Харсома. Ванвейлен не сомневался: человек, устроивший свои дела за рекой о четырех течениях, устроит их и в Небесном Городе, и небесный корабль не упустит. О! Господин Арфарра, способный на все, когда речь шла не о его личных интересах, был лишь свойством и атрибутом своего хозяина, как иные боги – лишь свойства Единого.
Предприятие казалось безнадежным. «Мы едем в тоталитарную страну, – думал Ванвейлен, – где непонятно кто хуже – экзарх или храм, к разбитому корыту, на котором наверняка не сможем улететь, и еще вдобавок выбрали время очередного государственного переворота!»
Но Ванвейлену было все равно.
Он помнил мрачную шутку Даттама насчет того, что в тюрьмах империи не сидят, а висят, и про себя решил: зачем молчать, ну их к черту, пусть подавятся всеми техническими тайнами, какими хотят, пустят их на расширенное воспроизводство чудес.
Многое в экипаже изменилось. Хозяином каравана был Даттам, Арфарра находился в нем на положении почетного пленника. А головокружительная карьера королевского советника Клайда Ванвейлена завершилась столь же головокружительным падением.
* * *Вечером четвертого дня плавания бледный, отмокший какой-то Ванвейлен впервые сидел с Даттамом на палубе под кружевным навесом и играл в «сто полей». Вечерело. Где-то на левом берегу пели песню о пяти злаках и четырех добродетелях. Вдоль реки тянулись камыши и солончаки; двенадцать лет назад дамбы в верховьях Орха были разрушены, и восстанавливать их экзарх почему-то не стал. Далеко-далеко, мерясь с горами, торчал одинокий шпиль сельской управы.
Ванвейлен сделал ход: через плечо его кто-то протянул руку и переставил фигурку на соседнее черепаховое поле:
– Я бы пошел вот так.
Ванвейлен, сжав кулаки, вскочил и обернулся. Перед ним, в зеленом паллии и в сером полосатом капюшоне стоял Арфарра.
Руки Ванвейлена тихонько разжались. Он не видел Арфарру с ночи после Весеннего Совета, – тот страшно изменился. Он и раньше был худ: а теперь, казалось, остались лишь кожа да кости. Волосы его совершенно поседели – это в тридцать семь лет. Яшмовые глаза из-за худобы лица казались втрое больше и как будто выцвели.
Оба молчали. Где-то далеко стал бить барабан у шпиля управы, и вслед за ним страшно раскричались утки в тростниках.
– Я очень рад, господин советник, что вы живы, – сказал Арфарра.
«Господи, – подумал Ванвейлен, – что еще я прощу этому человеку?»
Сзади шевельнулся Даттам.
– Не хотите ли, господин Арфарра, доиграть за меня партию?
Даттам поклонился и ушел к себе, то есть к своим счетным книгам, в которые, верно, заносил каждый подарок и каждого смертельного врага, и в которых, верно, против имени Арфарры теперь стояло «Оплачено». Бывший королевский советник Арфарра сел за столик, поглядел на фигуры, улыбнулся и сказал:
– Пожалуй, лучше начать заново.
– Пожалуй, – ответил Ванвейлен и сел напротив.
* * *Небесное солнце переползло отмеченную янтарную черту на часах и рассыпалось в камнях и розетках Залы Ста Полей. Солнца земного, сиречь императора, все еще не было, – утренняя аудиенция задерживалась, и араван Баршарг стоял неподвижно, глядя на деревце у государева трона.
У деревца был хрустальный ствол и золотые листья, и как Баршарг ни старался быть равнодушным, он не мог отвести от дерева глаза. Редко-редко какой из провинциальных чиновников лицезреет волшебное дерево, изготовленное для государя Иршахчана искусными мастерами столицы, а дворцовые бездельники видят его каждый день. Баршарг ничего не мог с собой поделать – он опять ощущал себя провинциальным чиновником. Провинциальным чиновником, чьи бойцы, однако, могут изрубить хрустальное дерево в мелкие блестки, и раздарить эти блестки шлюхам в столичных харчевнях.
Рядом с Баршаргом стоял его сын. Остальные чиновники – как отхлынули, до ближайшего двадцать шагов. Баршарг улыбнулся. Он привык стоять в заколдованном круге и приказывать всякой небесной сволочи за огненной чертой.
Неподалеку пожилой смотритель конюшен Ахемен сосредоточенно изучал квадратные глазки пола. Янтарное поле, гранатовое поле, яшмовое поле. Сто полей – и все государевы, только кто государь? Сто полей – и в каждом пестрые придворные вниз головами, и солнце, ушедшее еще ниже, искажает их лица. Отражение, как всегда – вернее действительности. Люди говорят шепотом – скверный признак, люди говорят ничего не значащее – примета смутного дня.
Смотритель конюшен посторонился, пропуская мимо себя молоденького, изящного как бабочка, хранителя свеч. Хранитель пересек пустое пространство перед араваном Баршаргом. Дворцовый чиновник заговорил с провинциалом:
– Разрешите поздравить господина Харсому! Земли Иниссы – сердце империи. Им не нужно войск, как окраинному Варнарайну, и они вдвое плодородней.
Смотритель Ахемен фыркнул про себя. Неужели этот глупец не понял сути назначения? Варнарайн – вотчина экзарха, а в Иниссе чиновники преданы государыне, и экзарх Харсома будет на положении почетного пленника.
Потом смотритель сообразил, что свечной чиновник ехидничает и неодобрительно воззрился на юношу. Рыжеватые волосы хранителя свеч, волосы бывшего потомка аломов-победителей, были перекрашены черным и осыпаны серебряной пылью, но держать себя при дворе со скромностью вейца он так и не научился.
– В Иниссе, – продолжал свечной чиновник, – господин Харсома сможет делать множество важных дел: разводить рыбок, или охотиться на перепелов; в Иниссе отличные перепела, хотите, я пришлю вам рецепт? В этот миг раздвинулись занавеси императорского трона, и стражники, подобные восковым куклам, стукнули хохлатыми алебардами.
Хрустальное деревце закружилось, и на ветвях его запрыгали и защелкали яшмовые соловьи.
Нет, несправедливо подали государю Меенуну доклад, что механизмы годятся только для войны или для корысти частных лиц! А хрустальное дерево? А чудеса для народных ликований? А хитроумные игрушки? А золотая черепаха Шушу в государевом саду?
