Гай Кей - Поднебесная
Ли-Мэй не удивляется, увидев невдалеке серого волка с его желто-золотистыми глазами. На вершине Горы стоит пронзительная тишина. Ни шороха. Колокола не звучат в темноте. Луна затмевает все звезды, кроме самых ярких. Дует ветер.
— Благодарю тебя, — говорит она.
Лунный свет освещает сына Хурока, но она не видит его глаз, как всегда ночью. На нем те же штаны и сапоги, что и во время их путешествия.
Волк садится. Он насторожен, но спокоен, как ей кажется. Однако Шэнь Ли-Мэй не понимает волков. Очень может быть, она ошибается.
— Ты искала меня, раньше? — спрашивает он.
Его катайский язык стал лучше, думает она. Результат нескольких дней разговоров с каньлиньскими воинами. Открытое пространство и здешние строения серебрятся в лунном свете, словно пейзаж из другого мира.
— Я боялась, что ты уехал.
— Боялась? Но ты теперь в безопасности.
Она раньше думала о том, что он может это сказать. Ей приятно, что она бывает права, пусть даже в мелочах. Это способ не потеряться.
— Произошло восстание. Сомневаюсь, что кто-то в империи может сейчас быть в безопасности.
— Тебя не отправят обратно. Они мне это сказали.
— Они — не отправят. Но могут другие. Я не знаю…
Ли-Мэй слышит ветер. Волк встает, отходит чуть в сторону, опять садится.
Мешаг, стоя неподвижно, говорит:
— Я так не думаю. Слишком многое теперь изменится: катайцы, и богю, и другие. Но если… если они это сделают, я узнаю. И я опять приду за тобой.
И услышав это, Ли-Мэй начинает плакать.
Она видит, как волк опять встает, хотя она не издает ни звука, только слезы текут по лицу. Мешаг по-прежнему не двигается. И потому, что она терпеть не может плакать — так она говорит себе позже, — поэтому она делает шаг вперед, поднимает руки, берет его голову в ладони и целует его. В первый раз в жизни она делает такое, не во сне.
Кажется, что это сон, здесь, на Горе, в серебристом свете. Она не закрывает глаза, пока может, и поэтому видит, как закрываются его темные газа, и только тогда она тоже закрывает глаза, зная, что он все-таки не совсем ушел из этого мира и от мужских желаний.
Губы Мешага неожиданно нежные, но его руки не обнимают ее, а когда она отступает, чувствуя головокружение и слегка пошатнувшись, со стремительно бьющимся сердцем, он серьезно произносит:
— Я не затем отнял тебя у моего брата, чтобы взять себе.
— Я знаю! — отвечает она слишком громко. — Конечно, я это знаю.
Легкое движение его губ, в котором она научилась узнавать улыбку:
— Ты так в этом уверена?
Она чувствует, что краснеет. И понимает, что ей нечего сказать.
Он тихо шепчет:
— Я потеряю то, что могу получить, если возьму тебя сейчас.
— Я понимаю…
Тишина, ветер. Она вдруг обнаруживает, что волк исчез. Через некоторое время он мягко говорит:
— В другой жизни… — и не договаривает свою мысль. В этом нет необходимости.
— Я понимаю, — повторяет она. Потом спрашивает: — Ты сейчас уедешь?
— Да.
Она этого ожидала и ощущает на щеках слезы. Ей удается улыбнуться.
— У меня есть вопросы, — говорит она.
И слышит его смех.
— Всегда!
Другой звук, справа от нее. Волк вернулся и зарычал, хоть и тихо. Мешаг что-то говорит ему на своем языке. Снова смотрит на нее. Этот скованный кивок, в последний раз. Он поднимает руку — движение, совсем не похожее на жест грациозного любовника — и касается ее щеки.
Потом уходит, бежит следом за убегающим волком.
Она знает, что где-то его ждет конь. Возможно, два или три коня, потому что богю редко отправляются в дальнее путешествие всего с одним конем.
Ли-Мэй думает, что можно пойти туда, где она сможет видеть склоны горы и равнину под ними на севере; она могла бы смотреть, как они уходят. Но сейчас холодно, темно и нет смысла смотреть им вслед.
Она стоит в лунном свете, одна на горе. Вытирает щеки рукавом платья. Этот мир, думает она, невозможно измерить…
На третье утро она тоже уезжает, в сопровождении большого отряда каньлиньских воинов, на юг. На Ли-Мэй черная одежда с капюшоном, словно она — одна из них.
Они едут к перевалу Тэн.
Старейшины, после размышлений и совещаний, решили, что именно там будут нужны каньлиньские воины. Кажется, такое уже случалось на этом перевале, много лет назад, и до этого, и раньше…
* * *Во время военных действий бывают периоды лихорадочной деятельности и насилия, которые насыщают кровью вздыбленную землю, и бывают периоды, когда все замедляется или даже совсем останавливается.
Мятежные армии взяли Еньлинь с пугающей легкостью и умеренной жестокостью. Кавалерия Ань Ли, имеющая хороших коней, налетела с севера, переправилась вброд через Золотую реку и появилась у стен Еньлина раньше, чем туда смогли прибыть армии противника для защиты второго города империи.
Во дворце Да-Мин это предвидели. Старшие мандарины императора из Двора Пурпурного мирта уже примирились с тем, что это произойдет.
Как ни прискорбно, на востоке ожидались жертвы. Да и как их могло не быть? Это же вооруженное восстание, и все знали, каким безжалостным мог быть Ань Ли.
Перевал Тэн, защищающий сам Синань, охраняли войска. Сначала они состояли не из самых лучших солдат. Вероятно, Рошань мог бы прорваться, если бы двинулся туда прямо из Еньлина, но перевал, как всем известно, был очень узким, его легко было оборонять. А попытка обойти его с юга, через горы, или два раза переправиться через реку на севере таила в себе большую опасность (особенно для всадников). Попытки проделать эти маневры в прошлые века уже погубили несколько армий. Перевал Тэн был центральной клеткой на шахматной доске Катая.
Другими словами, война могла также представлять собой танец, причем часто движения и музыку хорошо знали обе стороны.
Авангард мятежников, теперь называющих себя Десятой династией Катая, закрепился в Еньлине. Они убили всех, кого решили убить, захватили контроль над портами Большого канала и стали ждать, когда их пешие солдаты завоюют север и соединятся с ними.
Однако завоевание севера оказалось трудным делом, тем более что императорские войска Шестой армии прибыли туда для атаки на линии снабжения. Восставшие были вынуждены оставаться на северо-востоке, чтобы не позволить отобрать захваченные города или не позволить им распахнуть ворота войскам императора.
Рошань и его генералы питали надежду, что Пять Семейств, уже давно недовольные некоторыми мерами, принятыми в отношении налогообложения и прав на землю, присоединятся к восстанию или, по крайней мере, не будут противостоять им. Но хотя среди северных аристократов и возникли споры, этого не произошло.
