Далия Трускиновская - Окаянная сила
— Собирай, окаянный!
И заспешила, заторопилась — прочь, под защиту монастырских стен.
* * *Два месяца караулил волчище — дождался!
Открылась калиточка, вышла — инокиня не инокиня, послушница не послушница, в лице — ни кровинки, шаг неровный.
Но на ходу прибавилось румянца, выровнялся шаг, хоть и не скор был — изнурила себя Алена постом.
Незримо сопроводил ее волк в обжорные ряды, где первым делом взяла она на денежку три пирога-пряженца с луком и с морковкой и тут же, давясь, съела. Жирно жарили на сале те пряженцы — тяжесть не сразу улеглась в животе, а как улеглась — в сон Алену потянуло. Но совладала она с накопившимся недосыпом и пошла закупаться перед дальней дорогой.
А перед тем, стоя ночью перед образами и творя монашеское правило, совладала она и со своей гордыней…
Пошла Алена к Грише…
Измаялась дорогой страшно — торопилась, а облегчения никакого на пути ей не было. Раньше шла она — молитвами путь мерила, и был путь в радость. Теперь же грехи были не те — девьи да бабьи, что количеством коротких молитв да сотней поклонов искупаются. Смертные грехи взяла на себя Алена, замолить их пыталась, да не сумела, — и с каждым шагом всё более осознавала это, и горевала, и дивилась Рязанке, которая со своей силой немало могла натворить, да вот как-то воздерживалась, и кляла Кореленку, много поганых дел в жизни наворотившую.
Волк то пропадал, то дышал, окаянный, прямо в спину, оставаясь незримым для случайных попутчиков. Иногда рычал грозно, как бы готовясь напасть. Алена не оборачивалась.
А когда наконец под вечер увидела она восьмиугольную чешуйчатую башню колокольни да подошла поближе, то не узнала церкви. Узкая галерея, до половины забранная тесом, окружала ее со всех сторон, так что крыша галереи, поддерживаемая столбиками, разделяющими каждое звено, и примкнутая к главной стене, образовывала столь же неправильную угловатую линию, как и основание храма.
Поблизости, у самой ограды, стояла недавно срубленная избушка. А на пороге в старой ряске сидел Гриша и ковырял палочкой кадильницу, что-то в ней этакое налаживая. Надо думать, не пожелал в большом доме жить.
Алена, им не замеченная, стояла и не решалась подойти. Такая перед ней была мирная картина — церковка, после службы как бы отдыхающая, попик деревенский молоденький, нехитрым делом занятый, котишка серый, с достоинством возле Гриши присевший, с другой же стороны — горшочек муравленый обвязанный, поверх — ложка деревянная, видать, бабы горячей каши Грише принесли — поужинать…
Гриша поднял вдруг голову. Улыбнулся без всякого удивления — как если бы час назад расстались.
— Аленушка! Поди сюда! Поедим, благословясь.
Алена неуверенно подошла.
— Бог в помощь, Гришенька, — сказала она. — Гляжу, ты тут обжился.
— С Божьей помощью.
Гриша поднялся, протянул к ней руки — но она уклонилась от братского целования.
— Нельзя тебе, Гриша, грешница я.
— А Господь Христос кому ноги омывал — не грешникам? — строго спросил Гриша. — Умнее его быть собралась?
— Нет, Гриша, он бы мне ног не омыл… — Алена недобро усмехнулась. — Ты про меня не знаешь. А ежели я перед тем, как к тебе идти, людей убивала?
— Алена, а не ты ли по гордыне в Савелии беса опознала? Что молчишь? — Гриша взял ее за руку и усадил рядом с собой на порожек.
— Я Степаниду Рязанку убила, — повторила Алена. — Убила — аль не слышишь?
Стыдно ей было говорить, что два месяца в Моисеевской обители не дали ей покоя, что не вложила она души в свои молитвы…
— Слышу. Убила, — согласился Гриша. — Но и раскаялась.
— Как ты знаешь?
— Иначе бы не пришла.
— А велика ли цена раскаянию? Может, я на миг один раскаялась, миг прошел — к прежнему вернулась?
— Кабы миг — ты бы от Москвы до Ясок не дошла, скоро назад поворотила. Коли уж дошла — значит, есть нам с тобой о чем разговаривать, Аленушка… Говори как есть! Не нужно передо мной стыдиться. Господь разбойников на разум наставлял — и меня умудрит в твоих грехах разобраться, слышишь, Аленушка?
Гриша улыбнулся приветливо — только он один и умел так улыбаться, что вера с надеждой, как бы в ответ, просыпались в сердце.
— Гришенька! Какое хошь послушанье мне назначь! — воскликнула Алена, сползая с порожка и оказываясь перед Гришей на коленях. — На коленях до Троицы доползти! Бог твою молитву слышит! Гриша, мне страшно!.. Чего я только над собой не делала!..
— Мук адовых страшно? — уточнил Гриша. — Коли так — властью, мне от Бога данной, могу тебя от былых грехов разрешить, и не бойся.
— Да нет же! Ты не понимаешь, Гриша! Ох, не понять тебе, Гришенька… Да и как тебе понять?.. — Алена затосковала. — Ох, Гришенька, ну как же растолковать-то? Вот представь ты себе сундук большой. Отпираешь — а в нем ларец с ручкой. Отпираешь ларец — в нем укладка. Отпираешь укладку — в ней коробочка махонькая… Представил?
— Что ж тут диковинного?
— Это не диво, а вот где диво! — Алена загорячилась. — Отпираешь коробочку махонькую — а из нее укладка появляется! Укладку отпираешь — из нее ларец лезет! Ждешь, что из большого выйдет малое, ан нет — из малого большое выходит!
— Что же у тебя вышло?
— Сперва иголочка была тоненькая, и я на нее наговорила, так она и сгинула… — призналась Алена.
— Наговорила на иголочку? — Гриша насторожился — видать, слыхивал про такие штуки.
— Соперницу извести хотела… Сгубила я иголочку — откуда ни возьмись, яичко каменное. От яичка избавилась — птица прилетела…
— Утка?
— Утка?.. — переспросила Алена.
— Сказка это, Аленушка, про Кощееву смерть. Смерть — в иголке, иголка — в яйце, яйцо — в утке, утка — в волчьем брюхе… вспомнила?
— Да я ж тебе не сказки рассказывать пришла! Гришенька, ко мне и впрямь птица прилетела — Гаганой кличут! Черная вся, беспросветная…
— И волк пришел?
— То-то и оно, что пришел! Стоит волчище, скалится, куда от него податься? Дела требует! Они же все дела просили — и иголочка, и яичко, и птица Гагана! А дела-то просили — какого? Думаешь — доброго? И ведь давала я им дело! А за волком — кто? Гришенька, уж за волком-то — погибель моя придет!
— Погибель, стало быть? — уточнил Гриша. — И волк — он твою погибель приведет?
— Да, Гришенька, да! Я чую — он тут, рядышком, никто его не видит, а он меня караулит!
— Караулит, стало быть… — Гриша призадумался, качая головой.
— И злого дела просит!
— Пошли, свет, в храм Божий, — Гриша, убрав с колен Аленины руки, поднялся. Был он по-прежнему мал и тонок, как плохо выкормленный отрок, и бледен, и волосом небогат, хотя светлая бородка на сколько-то перстов и подросла. И, не оборачиваясь, пошел к церковному порогу. Алена, встав с колен, поспешила следом, да глянула на образ наддверный, вознесла руку для крестного знамения — так и застыла.
