Пол Керни - Иное царство
Рейчел тоже спала, разметав темные кудри по подушке. Суровое лицо смягчилось. Ей снился сон.
Снился ее красавец, ее темноглазый поклонник с алыми губами и кожей матовой, как цветок боярышника. Смуглый мужчина, такой элегантный в безупречно сидящем костюме, широкоплечий с узкими бедрами.
Она спала, а ее ноги обхватили подушку, сжали…
Но он покинул ее. В ту минуту, когда она… когда она хотела этого, согласилась, томилась по нему в траве, отбросив молитвенник, раскинув волосы среди лютиков. Легкое цветастое платье вздернуто до бедер, и, посмей она, то коснулась бы себя там, где жаждала его прикосновения, изнывала по нему. А он улыбнулся и погрозил пальцем. Покинул ее, не сказав ни слова, оставил лежать на лугу с раздвинутыми ногами, с задранным платьем.
Беззвучно, не зная об этом, Рейчел плакала в своей одинокой постели.
Старику Муллану тоже снился сон.
— Папистская фамилия, — сказал сержант-вербовщик с глазами узкими, как дверные скважины.
— Я не папист.
— Значит, скажешь на… папу?
— Д-Да.
— Ну так скажи.
И он сказал.
Он растирал фландрскую глину грязными пальцами, такую же твердую и белесую под палящим солнцем, как застарелый шоколад. Пот впитывался в подкладку его каски, сползал по лицу, и на него налипала пыль. Мундир был жарким, заскорузлым от пота и натирал кожу, ремни впивались в его молодые плечи. Сухая земля липла к вороненому смазанному стволу винтовки, сыпалась на деревянный приклад, словно требуя его себе. Вдали ухали пушки.
Агнес Фей, бабушка Майкла, лежала неподвижно и прямо, как срубленная сосна, в супружеской постели, и ее тихое дыхание сплеталось с похрапываниями Пата. Ей снились сапоги. Сапоги, ударом выломавшие дверь ее дома, и мужчины в двуцветной форме, вломившиеся внутрь, — полицейские куртки с солдатским хаки под ними. Ее мать в смертном ужасе, ее побелевшие братья, метнувшиеся к револьверам, поблескивающим на стуле. А она спокойненько плюхнулась на них, уселась на твердом металле и не сдвинулась с места, пока каратели обыскивали дом, а ее отец стоял, положив руки на голову. Она была совсем девчонкой и чуть не обмочилась от страха, но продолжала сидеть, выпрямившись, а ее юбки прятали государственную измену, и она спасла братьев от пули на заднем дворе.
Шону снились сверкающие трактора, проводящие прямые точно по линейке борозды и изрыгающие клубы дыма в синее небо. Позади них только что опустившиеся на поле чайки расталкивали дружные всходы ржи, и жнец срезал колосья серпом, лезвие которого было, как рогатый месяц, подставленный солнцу.
Пату снились лошади, и он улыбался во сне. Майклу ничего не снилось, потому что его обнимала Роза.
А его младшая тетка не спала, ощупывая вздутие, которое появится еще не скоро. Костяшками пальцев скользнула по узким мальчишеским бедрам, думая, сможет ли новая жизнь вырваться из них, не убив ее.
Она вспоминала. Он закупорил ее, месячный механизм ее истечений остановился, и она была проклята. Смуглый мужчина, безликий мужчина… он наполнил ее жаром, вдавил в прохладный перегной, а река бурлила, как ее бешеная кровь, и встала ночь, темная и густая, как деревья вокруг. А теперь вот тут бьется еще одно сердце.
Бедный Томас Маккэнделс! Неуклюжий, сопящий, она свалила это на него, позволила ему получить то, чего он желал так до: Т), и назвала его отцом. Бедный безвинный Томас, шарящий, побагровевший, боящийся взглянуть, но жадный, как ребенок Протестантский отец зачатого в блуде ребенка… так во всяком случае думают они. А настоящим отцом был всадник в плаще с капюшоном, проезжавший мимо. А когда наутро его конь выезжал из низины, откос под его копытами обрушился в воду. Ей не хотелось увидеть его снова, но, может быть, доведется, если младенец на пути к свету разорвет ее.
— Души дешевы, — сказал он, уезжая, и ей почудилось, что он засмеялся.
В ободранном дождем дворе тускло поблескивал булыжник, из водосточных труб в бочки хлестала темная жидкость. По булыжникам призрачно крались волки, наполняя сны Демона страхом и родственной тягой, чуя запах скотины. Лошади в конюшне прижимали уши, на лугах овцы настороженно сбивались в тесные кучи, но их никто не потревожил. На ферме в сухих уголках светились глаза наблюдающих кошек. Стая кружила в беззвездном мраке, безмолвно выискивая добычу. Один волк царапнул заднюю дверь. А потом они заструились к лесу, как призраки на бестелесных ногах, бегущие в страхе перед зарей.
5
Прошло пять лет.
Роза не вернулась, потому что умерла.
Известие об этом просочилось до Майкла примерно через семь месяцев после ее торопливого отъезда. Ее украли ночью священник и две суровые монахини, и Майкл разрыдался, увидев ее белое лицо в глубине большой машины — лицо почти такое же юное, как его собственное. Для него она умерла, когда дверцы захлопнулись и машина выехала с переднего двора. Она покинула его мир и очутилась в другом. Смерть тут была ни при чем, да он толком и не знал, что это такое. Смерть для него была вроде письма, утерянного на почте. Кто-то уехал куда-то, он не мог зрительно вообразить, куда. Смерть для него начиналась в десяти милях от дома.
Никто не захотел сказать ему, как и почему она умерла, — сор, заметенный под ковер, скелет, для которого надо было подыскать шкаф. Он молился за нее, за ребенка, которого она собиралась где-то взять, но он думал, а вдруг она шутила и сейчас шутит. Роза всегда была большой выдумщицей.
Через некоторое время — колоссальное время (по меньшей мере три года) — она отодвинулась в глубину его сознания. Кур взяла на себя Рейчел, но у нее дело шло плохо, потому что они ей не доверяли, и она не могла отыскать половины гнезд. А потому яйца на завтрак бывали реже. А дедушка выгнал одного из работников, Томаса Маккэнделса, совсем молодого, почти мальчика. Майкл так и не узнал, за что. Он старался побольше времени проводить в одиночестве или с Мулланом. Так было безопаснее. Однако ему смутно верилось, что когда-нибудь Роза вернется, что вот он спустится к заводи у моста однажды утром и увидит, что она сидит там, болтает ногой в воде и ждет его.
Эти пять лет он рос и рос, да так быстро, что одежда становилась ему коротка за одну ночь, и пугающие завитки начали появляться там, где прежде никаких волос не было. Хотя у Розы были. В этой мысли было что-то утешительное.
— Скоро ты из кожи вырастешь, — сказала бабушка, прикладывая рубашку к его раздавшимся вширь плечам и пожевала губами. — А волосы! Будто у тебя на голове лохматый пес. Ну, что мне с тобой делать?
Он бродил по лесам и лугам около фермы, точно лесник, и часто в обществе старика Муллана. Он был гибким, высоким и тощим, но потом удлинившиеся кости стали покрываться плотью. От работы на ферме его мышцы перекатывались под кожей, как упругие шары. Солнце выжгло веснушки на его переносице и покрыло лицо таким загаром, что светло-серые глаза странно с ним контрастировали. Рейчел пеняла ему за «дикарское поведение», нагибала его голову над кухонной раковиной и отскребала его шею, пока он извивался и охал в ее сильных плотных руках. И это — хотя уже четыре с лишним года ему было положено самому мыться.
