Джоэл Розенберг - Путь к Эвенору
— Когда тебе пришло время родиться, Сверчок, я в ней вез твою маму в больницу.
— Ее починят, пап?
Я все еще держался за бок и потирал бедро. Отец покачал головой. По щекам его катились слезы — он не замечал их.
— Нет, — сказал он. — Она слишком разбита. Но ты, Стив и мама остались целы, Сверчок, и только это и важно на самом деле.
Он стиснул мои пальцы.
— Да я не цел, — всхлипнул я. — Я ногу ушиб, и больно.
— Ну да. Конечно, больно. С синяками, знаешь, всегда так. Я тебе очень сочувствую, Сверчок, но мы все могли угробиться, угробиться...
Бормоча что-то по-польски, он выпустил мою руку и нежно погладил металлический бок машины, которая уже тащилась за эвакуатором прочь от тротуара. Я плохо знаю польский и не запомнил слов, но смысл я помню.
«Спасибо, надежный и верный слуга».
Эвакуатор свернул за угол, и Большой Машины не стало. А мы еще долго стояли и смотрели, пока глаза снова не стали сухими.
Когда я проснулся, Кира сидела у постели и смотрела на меня.
Я ощутил ее присутствие еще во сне, но мое подсознание, при всей его подозрительности, не хотело меня из-за этого будить.
Почти как привидения в древних замках, она сидела в кресле у окна, подобрав под себя ноги, и солнце, проникая сквозь решетки, прикрыло ее лицо черно-золотой вуалью тени. Я видел лишь уголок губ, приподнятый в улыбке, которая могла быть искренней, а могла и нет. Уверенным быть нельзя; моя жена до тонкостей изучила науку притворства еще до того, как встретилась со мной.
— Доброе утро, милый.
Она шила. Белая ткань горкой лежала у нее на коленях, сновала вверх-вниз игла.
Я потянулся, протер глаза.
— Привет.
Взяв с тумбочки у постели шорты, я натянул их, поднялся, прошел по ковру, наклонился — медленно, осторожно, ласково — и поцеловал ее, предусмотрительно сцепив руки за спиной. Она ничего не могла поделать с собой; значит, делать что-то должен был я. С собой, не с ней.
Она повела головой, то ли чтобы что-то рассмотреть, то ли занервничав. Я отступил на полшага. Она тут же успокоилась. Мне стало грустно.
— Хорошо спал? — спросила она по-английски, как всегда, чуть-чуть запинаясь.
— Не-а. Я этого не умею.
Традиционная наша шутка. Порой, когда теряется суть, остается держаться за форму.
— Ты что-то кричал пару раз, — заметила она. — Я не разобрала слов.
Все как всегда.
— Дурной сон, — сказал я.
Подошел к умывальнику, умылся и насухо вытерся, а потом принялся подыскивать, что бы надеть на полуофициальную вечернюю трапезу, и в конце концов остановился на коротком шоколадном с серебром колете поверх кремовой гофрированной рубахи и на серовато-коричневых штанах с серебряным галуном по шву. Я люблю, чтобы одежда была удобной, а кроме того, в прорезях рукавов хорошо прятать метательные ножи. Не то чтобы подобные вещи были нужны на официальном ужине — но кто его знает?
Я затянул на талии перевязь с полагающимся мечом, решил, что она сидит нормально, снял ее и перекинул через плечо.
— Как провела день? — спросил я. Кира пожала плечами.
— Крутилась.
Она откусила нитку, воткнула иголку в шитье, аккуратно отложила его в сторону, поднялась и подошла ко мне — длинные золотистые волосы собраны на затылке.
Она остановилась передо мной — не касаясь.
Дело было не только в платье, хотя оно отлично смотрелось: длинная накидка белого кружева поверх алого шелка рубахи с небольшим декольте и глубоким вырезом на спине, открывающим взгляду мягкую атласную кожу. Клянусь, жена моя с каждым годом все хорошеет. В ней видна та зрелая красота, которая приходит к женщинам после тридцати, когда детская пухлость уже исчезла, а увядание старости еще не коснулось тела.
И на все это можно только смотреть.
Так нечестно.
— Правда, где ты была?
— Помогала Андреа — все утро.
Так вот что Энди от меня скрывала! Мне это совсем не понравилось — но, надеюсь, я сумел скрыть недовольство.
Предполагалось, что Энди — следуя предписаниям Дории — почти перестала заниматься магией. Слишком много энергии потратила она, пытаясь отыскать Карла, а людям — маги они или нет — вредно постоянно вертеться возле магии. Сила опасна — даже если ты уверен, что можешь управлять ею.
Лично я считаю, что Дория слишком увлеклась ролью заботливой еврейской мамочки — ей она наполовину не подходит. Но даже если Дория права насчет вреда, для Киры это должно быть относительно безопасно: она читать магические тексты не может.
Страница волшебной книги Андреа для нее — такая же мешанина невнятных символов, как для меня. Если у вас нет врожденного дара — магом-волшебником вам не быть. Если вы не находитесь на короткой ноге с богами, силами или феями, как было когда-то у Дории, — вам не быть и магом-клириком.
Кира склонила голову набок.
— Я как раз раздумывала — будить тебя к ужину или дать спать дальше.
Она улыбнулась, шагнула сперва назад, потом ко мне — как в танце.
— А ужин скоро?
Я притянул ее к себе — и она окаменела.
— Прости.
Руки мои упали.
Она обняла меня, опустила голову мне на грудь. Порой стоит играть по правилам.
— Нет. Это ты прости, Уолтер.
— Это сильнее тебя.
Я начал было поднимать руки, но опомнился. Она не виновата. И мне приходится постоянно ей об этом напоминать.
Я сжал кулаки. Кира не виновата. Не ее вина, что если я обнимаю ее — она каменеет, а если начинаю ласкать — кричит. Но ведь и я тоже не виноват. Я всегда делал для нее все, что мог, но, кем бы я ни был, я не целитель разума и души. В лучшем случае — я исследователь.
— И это тоже пройдет, — сказала она.
Точная цитата из меня, а не искаженная из Эйба Линкольна. Я ей это повторял во время ее беременности. Своего рода мантра.
Даже смешно, ей-богу: всегда я политически некорректен. Здесь — говоря, что женщина должна иметь примерно те же права, что и мужчина; дома — но редко, очень редко, — позволяя себе указывать, что беременные женщины повреждаются в уме. Где-то на год, если не больше.
Возможно, они в этом не виноваты. Возможно, вообще никто ни в чем не виноват.
— Пройдет, куда денется.
Может, и пройдет. Я скептик, но чего на свете не бывает.
Медленно, осторожно я снова обнял ее — не прижимая — и поцеловал в шею. Получилось: она вздрогнула, но не закричала и не начала вырываться.
Какая-никакая, а победа. Я разжал руки.
— Увидимся за ужином.
Так было не всегда. Когда-то, в начале, мы проводили больше времени в постели, чем вне ее. Может, это было и не так, но мне так запомнилось.
