Кирилл Шатилов - Торлон. Война разгорается
— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил напарника плотник, ерзавший на не предназначенной для долгого сидения крыше. — О чем так долго можно с ними говорить? Посшибать им рога, засунуть ленточки в задницу и пустить на все четыре стороны.
— Наш-то, наш-то, гляди, расхрабрился! Не дает Бруку делом заняться. Того и гляди позволит этим рыбешкам уплыть восвояси.
— Похоже, все к тому идет. Уж на что я премудростям мерговым не обучен, а и то знаю, что нельзя эти морды отпускать. Уйдут — потом в десять раз больше с собой пригонят. Они ж, вроде, так и собирались с ними поступить…
— Кто ж знал, что этот локлановский приятель всю песню испортит! На месте Брука, я б его ща чем-нибудь потяжелее ка-ак огулял! Чтоб не в свои дела не совался.
Неизвестно, сколько бы плотники еще проговорили в таком духе, если бы не услышали позади себя лихой свист и нарастающий топот множества копыт. Оглянувшись, оба с восторгом увидели, как от замка но чернеющему проталинами снежному полю к ним мчит долгожданное подкрепление: добрая дюжина легковооруженных всадников на стремительных конях, истосковавшихся по быстрому бегу и вольному ветру. В их намерениях мало кто мог бы усомниться: так летят не просто на выручку, но для того, чтобы, не сбавляя хода, врезаться во врага и смести его с лица своей земли. Если, конечно, враг не успеет раньше дать деру. Как то обычно бывало с рыжими ублюдками.
И как почему-то не произошло сейчас.
— Гляди, гляди, чего это они? — обомлел первый плотник.
— Жить куклам надоело! — радостно заключил второй, предвкушая веселое зрелище.
Потому что вся семерка дружно, как один, тронулась с места, но не вспять, откуда недавно пожаловала и куда ее уход был предопределен, а навстречу новой угрозе. Причем по пути клин без видимых усилий раздвинул, точнее, разметал в стороны оказавшуюся зыбкой преграду в виде Брука с его мергами и, опрометчиво оставляя в тылу сдвигающиеся фланги землекопов, устремился вперед, в лоб приближающемуся отряду.
— Эвона! Иди ты! — только и успели обменяться впечатлениями плотники, когда разогнавшееся во всю прыть подкрепление на полном скаку налетело на чешуйчатый клин и… было в мгновение ока прорежено засвистевшими в воздухе кистенями, пропорото непоколебимыми копьями и отброшено почти детскими с виду щитами.
Непривычные к виду ристалищ плотники поразились той ярости, с какой закипела битва, закипела без разогрева, без угрожающих криков и проверки вражеской силы, как могли они себе представить по многочисленным рассказам охочих до подробных воспоминаний приятелей-виггеров. Надо отдать должное и всадникам из подкрепления: кто не пал сразу же, после первого сшиба, тот нашел в себе силы моментально перестроиться и грянуть на врага единым строем с обоих флангов. На подмогу пришел десяток, трое или четверо теперь барахтались в мокром снегу под копытами лошадей, остальные, рассеченные клином, по трое атаковали чужеземцев, двое из которых были явно ранены и отбивались через силу, стараясь прятаться за щитами и конями товарищей.
— Гляди, гляди, Брук жив! — кричали с крыши ошалевшие от зрелища перерубленных конечностей, разбитых в месиво лиц и кровавых фонтанов из рассеченных шей плотники.
Они видели, как свер, сбитый копьем с коня в первый же миг боя, тяжело встал на ноги, развернулся к дерущимся и, положив длинный меч лезвием на согнутую под грудью руку, с воплем, больше похожим на рык раненого зверя, бросился закалывать ближайшего коня. Ему это удалось, и конь рухнул, увлекая за собой орущего что-то на своем языке всадника. Брук выпустил меч, поднявшийся среди сечи одиноким крестом, выхватил из-за голенища обоюдоострый кинжал и буквально нырнул, как в воду, в самую гущу дерущихся.
Один из плотников слишком живо представил себе, что будет с ним, если от чужеземцев не удастся отбиться, и незаметно для самого себя обильно обмочился.
Хейзит очнулся и услышал сквозь шум в голове далекий лязг железа.
Гийс не сразу заметил, что ловко орудующий рядом с ним тяжелым заступом не кто иной, как его вчерашний противник — Детка-Конрой.
Исли вытащил из-под шкур в повозке свой неизменный арбалет, но сейчас, бросив его там же за ненадобностью, спешил на подмогу, размахивая обычной дубиной. Стреляя из арбалета с такого расстояния, он запросто мог промахнуться в этой человеческой каше. На счету был каждый воин.
Ряды землекопов, гончаров, строителей и дровосеков сомкнулись в единое кольцо.
Чужаков стаскивали с коней на землю, обступали и рубили, кололи кто чем мог.
Гийс невольно удивился, как трудно пробить с виду не такие уж прочные чешуйчатые доспехи. Копья и мечи предательски соскальзывали, и только топоры, если удавалось сделать хороший замах и угодить куда-нибудь в плечо или бедро, приятно чавкали, разрубая орущую плоть.
Конрой чудом увернулся от кистеня, охнул, присел и краем глаза заметил подлетающее справа копье. Направлявший копье целил ему прямехонько в шею.
Исли с размаха обрушил дубину на рогатый шлем. И не заметил, как в последнее мгновение шлем чудом уклонился. Потому что острая боль в собственной ноге заставила толстяка выронить оружие. Лезвие чьего-то кинжала, может быть, даже дружественного, попало в кость и переломилось.
Хейзит рукавом стер с глаз не то свою, не то чужую, но очень мешающую видеть кровь, пошарил вокруг себя свободной рукой, нащупал увесистую и неожиданно удобную рукоятку потерянного кем-то из врагов кистеня и поднялся с колен. Как раз вовремя, чтобы увидеть рогатый шлем на голове человека но имени Яробор. Человек этот, почему-то оставленный без внимания обеими сражающимися сторонами, подтянул к себе за уздечку упирающегося от страха коня, взгромоздился в седло и, крикнув что-то раскатистое и пронзительное, устремился прямо на Хейзита.
Вечером того дня, укладываясь спать в обнимку с топором и стараясь не поворачиваться на отбитый левый бок, Хейзит все явственней понимал, что не оказался в объятиях Квалу лишь по необъяснимой случайности. Рогатый всадник мог бы одним махом рассечь его от плеча до чресл, как то делали со вставшими на пути их жестокого отступления другие лентоносные конники, вмиг вооружившись кривыми палашами, до сих пор остававшимися пристегнутыми к надушенным седлам и оттого незаметными постороннему глазу. Железные молнии взлетали над головами зазевавшихся виггеров, разя без промаха, со свистом, и уносились прочь в красных брызгах снега. Яробор просто-напросто пожалел его. Сбил с ног крутым боком коня и, не оглядываясь, гикая и улюлюкая, умчался следом за своими.
В пылу битвы Хейзиту казалось, что подоспевшая подмога расправилась если не со всеми нападавшими, то с большинством. Каково же было его искреннее удивление, когда, отдышавшись, он обнаружил, что чужеземцев полегло всего трое. Не чета доброму десятку доблестных вабонов, оставшихся лежать под потеплевшим к полудню солнцем. Те же, кто уцелел в отчаянной рубке, были ранены, одни не смертельно, как он, другие — гораздо серьезнее. Еще двое, дровосек и землекоп, испустили дух, когда их пытались донести в укрытие шатров. У дровосека был расколот череп, а землекоп тихо истек кровью, лишившись правой руки почти до самого плеча. Хейзит видел происходящее лишь краем глаза, потому что вместе с Гийсом, поплатившимся несколькими довольно сильными, хотя и не смертельными порезами рук да здоровенной шишкой на голове, возился с ногой бедняги Исли. Сейчас, в темноте нахлынувшей ночи, ему совершенно не хотелось снова вспоминать, как они разрезали почти до колена кожу, выворачивали на дрожащей от напряжения икре розовое мясо и обыкновенным гвоздодером с криками и руганью вытаскивали обломившееся острие лезвия. Как прижигали и заматывали тряпками рану, а потом приводили в чувство лишившегося сознания Исли.
