Владимир Холкин - Авгур
— Да Вадик куда-то делся.
— Какой Вадик?
— Ну, Фоменко. Других у нас, вроде, нету.
— Фоменко? — Анька наморщила лоб, словно пытаясь вспомнить. — Ладно, неважно. Ну-ка, что у вас тут?
Она вошла в раздевалку и огляделась. С интересом прочла надпись из трех букв на стене, провела пальцем по замызганному стеклу и сказала:
— А ничего, забавно. Интимно, можно сказать. И наши окна хорошо видно…
Андрей воздержался от комментариев. Анька села на лавочку и вытянула длинные спортивные ноги.
— А помнишь, как мы на спартакиаду ездили? — спросила она. — Третье место заняли в городе…
— Это вы третье, а мы среди пацанов — предпоследнее, — пробурчал Андрей, вспоминая свой позорный промах из-под кольца и красочные эпитеты, которыми его наградил физрук. Аня засмеялась и поправила платье. Ноги от этого оголились еще сильнее. Андрей скользнул по ним взглядом, потом посмотрел в окно и неожиданно для себя предложил:
— Слушай, Анька, а пошли во двор танцевать? Там места много, не то, что в зале.
— Интересное предложение, — она подошла и, прижавшись к нему плечом, тоже выглянула во двор. — А пошли!
— Шампанского захватить?
— А давай!
Они заскочили в класс, и Андрей схватил со стола почти полную бутылку с шипучим напитком. Классная Вера Павловна посмотрела на него снисходительно, но ни слова не возразила. Из актового зала доносился канкан и лихие взвизги. Андрей и Анька, глупо смеясь, скатились по лестнице. Кто-то крикнул им вдогонку: «Але, потише, баскетболисты!» Стало еще смешнее. Они выскочили из школы, свернули за угол и вышли на асфальтовую площадку, с трех сторон окруженную школьными корпусами. Музыка с третьего этажа гремела, и цветные блики вырывались из окон.
— Ну, к канкану я пока не готов, — признался Андрей. — Давай пока это самое?..
Она глотнула из горлышка и вернула ему бутылку. Андрей подумал, что без понижения градусов сегодня не обойтись, и эта мысль еще больше подняла ему настроение.
— Слушай, а кому это памятник? — Анька кивнула на каменный столб с бюстом Николая Островского. — Давно хотела спросить, только забываю все время.
— Стыдись, Смирнова. Ты что, не знаешь, в честь кого у нас школа названа?
— А она что, в честь кого-то названа?
— Двоечница ты, Анька.
— Ну, правда, Сорокин, кто это?
— Да Островский же, елки. Писатель.
— А, погоди, я помню, мы проходили. «Луч света в темном царстве», правильно?
— Нет, то другой был.
— А этот?
— А этот — «Как закалялась сталь».
Анька посмотрела на него с уважением и больше вопросов не задавала. Канкан, наконец, закончился, и после секундной паузы с третьего этажа донеслось: «Как упоительны в России вечера…» Да, неплохие, согласился Андрей. Он поставил бутылку на щербатый бордюр, а потом они с Анькой шагнули ближе друг к другу. Она была высокая и худая и, стоя на каблуках, почти не уступала Андрею в росте. Ему было достаточно немного наклонить голову, чтобы встретиться с ней губами. Он осторожно провел ладонью по ее узкой сильной спине, а она положила руки ему на плечи. С верхнего этажа кто-то одобрительно засвистел, но они не обратили внимания. Им было хорошо и легко, и они не желали знать, что над школой закручиваются в спираль тяжелые зеленоватые тучи.
На площадку подтягивался народ — видимо, идея понравилась. Все плясали в кругу, а потом, когда музыка замедлялась, снова разбивались на пары. Бутылок на бордюре прибавилось. Андрей не чувствовал себя пьяным, но музыка и сполохи света сливались в бесконечный калейдоскоп. Стоя у столба под бюстом Островского, он с кем-то говорил и смеялся, потом все клятвенно заверяли друг друга, что школьная дружба — это святое, и обещали не забывать, и диктовали номера телефонов, хотя записывать был нечем. И утверждали, что будут встречаться если не раз в неделю, то уж раз в месяц — это вообще железно. И обнимались, и хлопали друг друга по спинам…
Потом Андрей обнаружил, что сидит на стуле под деревом (откуда здесь стул вообще?), а Анька устроилась у него на коленях, и платье задралось почти до пупа. Они опять смеялись и целовались, и он объяснял ей, что с такими ногами, как у нее, надо не в длину прыгать и даже не в высоту, а сразу идти в модели. Она серьезно кивала и просила напомнить позже. Потом они зачем-то ушли за пределы школьной ограды, выбрались на улицу с редкими фонарями и стояли в обнимку, решив приветствовать проезжающие машины, но машин все не было, и тогда Андрей вспомнил, что дело идет к рассвету. И едва они обернулись к зданию школы, сверкнула розоватая молния, а небо над крышами взорвалось оглушительным громом.
И стало понятно, что время вышло.
— Сорокин, мне страшно, — сказала Анька.
Он молча погладил ее по короткой стрижке. Еще одна молния расцарапала небо, и на школьном дворе кто-то истошно завопил: «Начинается!..»
— Пойдем, Смирнова, — он поймал ее взгляд. — Не бойся, ты же спортсменка…
Анька нервно хихикнула, вцепилась в него, и они побрели к воротам. Андрею казалось, что их кто-то толкает в спину — словно вокруг школы сжимается невидимое кольцо. Музыка в актовом зале смолкла, и люди выходили на улицу. Выпускники растерянно озирались, а кто-то из девчонок заплакал. Гром гремел почти непрерывно, в воздухе запахло озоном. Ветер терзал листву тополей, посаженных вдоль ограды.
Вчерашние школьники сгрудились на асфальтовом пятачке между кирпичными корпусами. Учителя и родители молча остановились поодаль. Молнии лупили прямо в центр площадки, игнорируя громоотводы на крышах, но не достигали земли — как будто над людьми появился прозрачный купол. Андрею почудилось, что он висит внутри воздушного пузыря, который затерялся в электрическом океане.
Очередной разряд заставил его зажмуриться, а, проморгавшись, Андрей увидел мурену.
Она скользила на высоте примерно двух метров, медленно извиваясь. Это не был полет — мурена плыла по воздуху, словно тот обрел невероятную плотность. Время тоже стало густым и вязким. Люди вокруг застыли в нелепых позах, как насекомые в капле люминофорной смолы. Андрей понял, что он единственный, кто воспринимает мурену, — для всех остальных секунды остановились. Зубастая тварь, ощерясь, подплывала к нему. Выпуклый глаз — такой же, как сегодня утром был на конверте, — таращился, отражая сполохи молний. Мурена вглядывалась в Андрея, словно пытаясь определить, верно ли сделан выбор.
Потом она распахнула пасть.
И в этот момент раскололся прозрачный купол, который сдерживал натиск электрической бури. Щупальца молний хищно потянулись к мурене, и в колодце двора заметался безумный вопль, который почти переходил в ультразвук.
