Наталья Жукова - Экскурсия
Я проснулся. В номере было светло, шторы открыты. Часы на стене показывали семь. Дождь кончился. Келеборн укрыл меня одеялом со своей кровати, а сам спал там под пледом — первый раз действительно спал. На журнальном столике стояла восковая статуя меня высотой в ладонь. В смокинге.
* * *Удивительно, но к девяти мы явились на завтрак. Я чувствовал в себе готовность к подвигам во славу Шира, поэтому заказал омлет с грибами и ветчиной, кофе, тосты и кучу другой еды. Утром пускали без фраков и галстуков. Повезло им, подумал я, вспомнив, как вчера обозлился. Эльф без аппетита поковырял ложкой в какой-то гнусной каше — из овса, что ли, — и сказал, что хоббиты слишком могущественны в своем влиянии, особенно за столом.
— Что-то я тут своего влияния не вижу, — заметил я, с отвращением глядя на кашу.
— Я имею в виду вчерашний ужин, — пояснил Келеборн. — У нас было принято после пиров в течение дня есть только овсянку, как легкое блюдо. Но здесь ее совсем не умеют варить.
Я с удовольствием вспомнил вчерашний «пир» и с удвоенной энергией занялся омлетом.
Появился «дунаданец» и пригласил желающих на осмотр развалин замка Барад Дур. Упоминание о развалинах не подкосило, а, напротив, взбодрило эльфа, я спешно заглотал остатки завтрака и встал из-за стола.
Развалины меня разочаровали. Ничего в них не было ни живописного, ни страшного, ни романтичного. Просто здание с широким основанием в виде крыльев и высотная часть посредине. Окна выбиты, зияют проемы. Как ни странно, в основном белое, со странными черными потеками — от середины высотки вверх. Отель мне показался куда колоритнее.
Келеборн не проявлял никаких чувств. Он, так же как и остальные экскурсанты, осматривал, поворачивался направо и налево, проходил и обращал внимание. Мне было чудно: я обвешался ацеласами, как гранатами, и был готов к оказанию скорой помощи. А тут ноль эмоций.
Тем, кто не устал, предложили совершить восхождение на Ородруин. Тем, кто устал, подали для этой цели нечто вроде моторной телеги с сиденьями. Айзенгардские тетки кинулись занимать места. Я сразу решил, что не устал, и эльф тоже. Гномы поколебались, но потом вскочили на запятки телеги, как лакеи, и так поехали — стоя снаружи, потому что внутри было набито до отказа. Мы поплелись пешком. Мили через две нас подобрал какой-то орк на старом грузовике с надписью «Мордорстрой» на борту, который ехал за пемзой к подножию вулкана. Там он нас и высадил, достал лопату и начал деловито перекладывать Ородруин в кузов.
На мой вопросительный взгляд Келеборн сразу ответил:
— Все в порядке, Рэнди. Здесь вы можете за меня не волноваться. Тщательнее всего чистили самые страшные места, и поэтому я не чувствую злых сил. Магия слов сохранилась, но и она действует слабее, чем, скажем, в Итилиэне, где не накладывались специальные заклятия против нечисти.
— А в отеле? — спросил я. — Он ведь довольно новый, лет сто — сто двадцать всего. Откуда там такой фон?
— Это новое зло. Его многие носят в себе, родятся с ним или находят на пути. Раньше в Лориэне великолепно выявляли его, показывали носителю и уничтожали. Но если он слишком цеплялся за свое зло… — эльф не договорил и насупился.
— То уничтожали вместе с носителем, — легко договорил я и рассмеялся.
Келеборн изумленно уставился на меня.
— Рэнди, а вы куда более жестоки, чем можно о вас подумать, — сказал он. — Даже меня обманывает ваш золотой ореол и ласковый взгляд. Ну, хоббиты! Дивный народ!
Как говорит в подобных случаях Трофи, мы с Оле не обременены абстрактным гуманизмом. То есть не стесняемся сказать мерзавцу, что он мерзавец, двинуть в глаз подонку, а живи мы в другую эпоху, так и мечом махали бы без особых моральных проблем. Трофи совсем не такой, он мучается несовершенством мира молча, поэтому иногда его прорывает в своем кругу, и нам достается по первое число. Подозреваю, что его подпись стоит на той бумаге, из-за которой так поскучнели Пеленнорские корты. Однако стоит припомнить, что известный абстрактный гуманист Фродо Бэггинс был урожденный Брендибак, и несмотря на отсутствие у него прямых потомков, Трофи вполне мог заполучить из семьи тот же генный комплекс.
Туристическая тропа обвивала Ородруин по спирали. Все время приходилось идти вверх, без перепадов и ровных мест. Кое-где встречались выработки, в которых добывали гранит и гнейс для постройки отеля. Последующие разработки запретила Минас-Тиритская геологическая комиссия, потому что работяги докопались местами до лавы. У входов в выработки стояли знаки «Осторожно, Балрог!», желтые треугольники с красной лохматой рожей. Эльф при виде первого из них усмехнулся.
— Ишь, выдумали, — сказал он. — Уж это зло точно перевелось в Средиземье, благодарение Митрандиру. Правда, он до самого ухода не мог про них слышать.
Мы плелись и плелись, уже дважды обойдя вулкан. Эльфийская музыка почти стихла, и без нее уже было пусто на душе. Мне порядком опостылела эта каменно-пыльная страна, где ни росточка, ни лужицы не было даже после вчерашнего ливня.
Хочется синего неба
И зеленого леса,
Хочется белого снега,
Яркого желтого лета…[9]
В поле зрения появлялся то отель, то горы, то каменная пустыня, то снова горы, то проход в Удун. Пахло сероводородом, парило, солнце припекало черные камни и нас заодно. Я упрел, как лошадь. Келеборн шел легко, но его лицо стало принимать какой-то подозрительно розовый оттенок.
— Да вы так сгорите! — необдуманно брякнул я.
Эльф споткнулся, резко остановился и настроился на оборону. Я сообразил, что наши простейшие понятия могут быть неизвестны существу другой культуры.
— Я не о балрогах говорю, — пустился я в объяснения. — Просто вы, наверно, давно не ходили днем по открытому месту, и солнце обожгло вам лицо. Это называется «сгореть». На пляже еще так бывает.
Келеборн заметно успокоился, но потом как-то загрустил. Он то мерил взглядом расстояние до входа в Саммат Наур, где, по преданию, было изготовлено, а потом и уничтожено Кольцо Власти, то поглядывал на меня с недоумением, то начинал петь вслух:
Вода моя! Где тайники твои,
Где ледники, где глубина подвала?
Струи ручья всю ночь, как соловьи,
Рокочут в темной чаще краснотала.
Ах, утоли меня, вода ручья,
Кинь в губы мне семь звезд, семь терпких ягод,
Кинь, в краснотале черном рокоча,
Семь звезд, что предо мной созвездьем лягут…[10]
И снова замолкал. Наконец мы добрались до прохода, обращенного к Барад Дуру, и сунулись в гору. Под ногами что-то вздрагивало, со стен сыпались мелкие камешки. Как бы не попасть в извержение, подумал я. Но тут к вибрациям добавился шум явно инструментального происхождения: барабаны, духовые, гитары и визг солиста «Са-Са-Саурон…» Мы переглянулись и одновременно пожали плечами. Тут кто-то метнулся нам навстречу — оказалось, экскурсовод.
