Елена Силкина - Кошачий бум. Виня
На Виню внимательно посмотрели, скомандовали ждать внизу с одним из милиционеров, поднялись на лифте.
И через пару минут провели, подталкивая резиновыми дубинками, Пашку с задранными вверх руками.
Виня и Гелий переглянулись.
— Вернется, как только выпустят.
— И ты ему откроешь?
— А почему нет?
— А потому, что он опасен. И для меня, и для тебя, и для Риши.
— Как ты думаешь, она вернется?
— А куда ей деваться?
— Ты права. Впустим его? Он мой друг, и он нас кормит.
— Постояльцев можно найти сколько угодно. Друг, который тебя бьет? Который требует от твоей жены с ним спать?
— Друзьям позволено многое, это свои. Чужие все равно делают то же самое, но при этом ничем не помогают.
— Если он будет снова здесь жить, я уйду жить в другое место.
— Например?
— Обратно в вагоны-запаску. Там проводники от жеребцов охраняют.
— Хорошо, он больше не будет у нас жить…
Стрылька стояла посреди квадратной пещеры и прислушивалась, трясясь от ярости, как древесный лист на ветру.
Обижают почти до смерти ее как бы соплеменников, опасности грозят ее любимой Большой. Больше всего на свете и прямо сейчас Стрыльке хотелось вырасти, стать огромной и сильной, чтобы заступиться за дорогих для нее существ. Она очень сильно разозлилась на свою беспомощность, так же, как последние дни злилась на свою беспамятность. И если та злость вызывала дикую боль в голове, то результатом этой явилось ощущение выкручивания всех суставов и размалывания всех костей.
Комната поплыла перед глазами в ало-зеленом тумане и неожиданно начала сжиматься в размерах. Рядом заорал кто-то из Больших.
Стрылька с трудом повернула голову, еле удерживая на подламывающихся лапах непослушное тело.
К распахнутой входной двери пятился Большой по имени Гелий, из-за его спины выглядывала Виня…
Гелий и Виня поднялись на свой восьмой этаж.
Гелий открыл незапертую дверь, хотел войти, но глянул вглубь квартиры и застыл на пороге.
— Стой, — бросил он Вине через плечо. — Осторожно выйди на лестницу. Осторожно и быстро.
— Что случилось?
— Оно. Оно выросло.
— Что?
— Ну, посмотри. Пока что оно вроде не нападает, само в ошеломлении. Узнаешь? Наша Стрылька — как в сказке — не по дням, а по минутам. Был котенок размером с болонку, стал — с овчарку. Кавказскую. Я не знаю, что это такое. Но у меня в квартире оно больше не останется.
Гелий попятился, поймал Виню за одежду и потащил вон, захлопнув дверь и заперев ее трясущимися руками.
Лифт оказался на их этаже и, когда они спустились, Гелий бегом повлек Виню к воинской части, рядом с которой стоял их дом. Из проходной он позвонил своему знакомому. Люди в форме согласились изловить опасное животное и держать его у себя на госслужбе.
Виня, трясясь от холода в тонком спортивном костюме, смотрела, как пятеро молодых мужчин в камуфляже вошли в подъезд дома и через некоторое время вышли, неся большой, слабо барахтающийся мешок. Они проследовали на территорию воинской части.
И это было все.
Виня кусала губы, сдерживая слезы. Самая необычная и самая ласковая кошка в мире исчезла из ее жизни…
— Бр-р, как я замерзла.
Виня вбежала в подъезд, спотыкаясь. Тедик услышал ее голос, высунулся в отверстие возле верхнего угла подвальной двери, жалобно мяукнул и выбрался на карниз.
Виня схватила его в охапку. Тедик принялся бодаться.
— Возьмем их обратно, — Виня умоляюще оглянулась на Гелия.
— Только пусть не ссут на рукописи и не орут, — буркнул Гелий.
— Кс-кс-кс, — обрадованная Виня сунулась лицом в подвальное отверстие.
Дольше всех не хотел выходить Малдер, его пришлось выманивать подобранной возле люка мусоропровода колбасной шкуркой. Виня принесла всех четверых, как букет, выпустила в квартире, оглядела ее. Разгрома нет. Стрылька сдалась без боя? Почему? Наверно, это никогда не будет известно…
Виня села с книжкой и Даночкой на коленях в кресло, а Гелий пошел к соседу-художнику, занял у него полсотни и принес портвейн. На сей раз она охотно его пила, поскольку понимала, что будущий секс здесь ни при чем.
Потом Гелий отправил Виню с оставшейся мелочью за хлебом в магазин-«ночнушку». Было двенадцать ночи, Виню пошатывало, но она не боялась. Бомжи не тронут, компашки все свои, местные, да их и обойти можно, скрываясь за деревьями, разросшимися вокруг домов, а по улицам то и дело проезжают милицейские «синеглазки».
Лестничная площадка оказалась неосвещенной, и кнопка лифта горела в темноте, как красный глаз хищного животного или прицел бластера… В кабине лифта Виня прислонилась к пластиковой стенке голубовато-серого «космического» оттенка. Перед глазами всё плыло и симпатично покачивалось, от желудка по всему телу разливалось приятное тепло.
Посреди тихого полутемного подъезда стояла белая кошка размером с леопарда.
— О-о, кисинька!
Для пьяной Вини не представился чем-то необычным такой рост кошки, и Стрыльку, глядевшую на нее не по-кошачьи пристально и не по-животному осмысленно и тепло, она не узнала.
Кошка не шевелилась, и Виня проплыла мимо нее, изо всех сил стараясь не оступиться и не придавить лапу или хвост.
— Ксия! — мягко и певуче позвал голос с улицы.
Большая белая кошка беззвучно прошествовала вперед, попутно слегка боднув Винино плечо, подцепила когтем задвижку кодового замка, толкнула металлическую дверь подъезда и мягко выпрыгнула наружу.
Виня с широко открытыми глазами автоматически последовала за ней.
Дверь с грохотом захлопнулась.
В песочнице что-то происходило. Среди деревьев просматривались пять человекоподобных фигур и дрожал слабый голубовато-зеленый свет.
— Мотоциклы бросим здесь, — произнес тот же голос. — Потара найдем, месть успеется. Ксия, иди сюда. Ну, что, повидала напоследок? Плохо то, что Кивир не нашелся, но мы за ним вернемся.
Одна из фигур присела возле большой кошки, белевшей в путанице голых ветвей, как рухнувшая снежная баба, обняла ее — что-то светилось возле рук и лица, — и через несколько секунд подняла с земли на ноги фигуру потоньше и поизящней, откуда-то тут взявшуюся. А кошка исчезла, больше ничто там не белело.
Виня слабо помотала головой, стоя в тени козырька подъезда.
От соседнего дома кто-то побежал, с шумом ломясь через кусты.
— Подождите, возьмите меня с собой!
По голосу Виня узнала Кирьку, странноватого мечтательного очкарика лет двадцати, который последнее время при встречах донимал ее расспросами и рассуждениями об эльфах.
