Олекса Чернышев - Не стреляй в ангела
Стоит быть осторожным, неизвестно какие еще опасности поджидают меня в густых зарослях этого леса, — подумал я обеспокоенно.
На всякий случай я отломил от ближайшего дерева толстую серебристую ветвь и соорудил из нее некоторое подобие дубины. Дубина получилась увесистой и придала мне уверенности в своих силах.
Я еще раз осмотрелся вокруг и двинулся в направлении, выбранном наугад. Я не мог ориентироваться ни по солнцу, ни по мху на стволах деревьев — на них просто не было мха. К тому же я не знал, с какой стороны я сюда был доставлен. Я продирался сквозь траву очень медленно, так как мне приходилось расчищать путь дубиной из-за опасения быть укушенным какой-нибудь рептилией. На движение уходило очень много сил, так что часа через два мои непривыкшие к таким большим нагрузкам мышцы ныли от усталости. Я не мог позволить себе остановиться, мне было необходимо выйти из этого леса. Я понимал, что лес может простираться на сотни и тысячи километров вокруг, и я могу плутать по нему недели, а может быть и месяцы. Но в глубине моей души теплилась искорка надежды, что это не так, и мне в скором времени удастся выйти к какому-нибудь селению.
Эта сука все-таки усыпила меня! — думал я о Марии со злостью под ритмичные и широкие взмахи дубины. — Она усыпила меня как лабораторную крысу и выпустила в этом дурацком лесу, даже не поинтересовавшись моим мнением на этот счет. Мало того — вопреки моему желанию!
Как ни казалось нелепым все сказанное Марией, ее слова все же заслуживали тщательного анализа. Те фокусы, которые были мне продемонстрированны в сочетании с краткой лекцией по теософии, были весьма убедительны. Если предположить, что Мария говорила правду, то я мог сейчас находиться как раз на том самом пресловутом полигоне, куда меня и собирались перебросить после усыпления. Интересно, что у них за метод транспортировки, если я его мог не вынести не будучи усыпленным? В любом случае, мне было ясно, что в моей жизни начался новый этап, и мне предстоит играть далеко не ту роль, к которой я так давно привык, и по которой уже успел соскучиться.
Не раскисай, Марк! — подбадривал я себя. — Может быть еще хуже, ведь это только начало!
Я потерял счет времени, так как по моим приблизительным подсчетам, я должен был продираться сквозь джунгли уже несколько часов, но солнце за это время не сдвинулось ни на градус. Мои силы были на исходе. Мышцы отказывались работать, и каждое движение отдавалось резкой болью во всем теле. Я натер на ладонях огромные кровавые мозоли, которые лопнули и также причиняли боль. Помимо всего прочего, ужасно хотелось пить.
Я заметил, что в основании широких листьев некоторых травянистых растений сохранилась влага. Может быть это был сок, а может быть вода осталась после дождя. Я собрал воду в ладонь, опустошив от нее десятка два растений. В результате получилось около пятнадцати грамм, и я с жадностью выплеснул воду себе в рот, так что после нескольких подобных процедур мне стало значительно легче. Вода имела сладковатый привкус, по всей видимости от цветочной пыльцы, но это ее совсем не портило.
2Прошло еще некоторое время, в течении которого я все так же монотонно прорубал себе путь в крепкой траве, орудуя дубиной механически и почти бездумно, как автомат. Местность постепенно поднималась вверх, все чаще появлялись каменистые участки. Трава заметно поредела, пока не исчезла совсем, и я оказался на каменистой возвышенности, открытой со всех сторон и обдуваемой мягким ветром. Прямо передо мной на расстоянии не более километра косо поднимался в небо столбик сизого дыма, скорее всего от костра. Я обалдело уставился на дым, пытаясь понять, что это может означать, и что теперь делать дальше. Глаза заливал пот, я смахнул его со лба и чуть было не закричал от острой боли в ладонях: соленый пот проник в раны, и их нестерпимо зажгло.
Если это костер, то впереди меня ждет встреча с людьми. Кто они — враги или друзья? А может быть это вообще не люди? Я решил не рисковать и подойти к огню поближе, чтобы разведать обстановку прежде чем показаться кому-либо на глаза. Теперь я продвигался более внимательно, прислушиваясь к лесным звукам и ежеминутно оглядываясь по сторонам. Минут через двадцать я уже лежал неподалеку от костра, неподвижно притаившись в кустах.
Рядом с костром сидел старик, застыв словно идол и скрестив ноги в позе лотоса. Его глаза были закрыты, и в своем потрепанном и непривычном одеянии он был похож на высушенный временем огромный гриб, который по какой-то нелепой случайности вырос вдали от влажной лесной тени. Я внимательно всмотрелся в его азиатского типа лицо. По его чертам я понял, что это был скорее всего китаец. Возраст старика определить было трудно — что-то около семидесяти-восмидесяти лет, но ему могло быть и шестьдесят.
Я пролежал неподвижно минут тридцать, но старик за это время даже не шелохнулся, сохраняя невозмутимость буддийской статуи. Уж не мертв ли он? — подумал я с беспокойством.
За последние полчаса я не заметил вокруг никакого движения, так что вероятнее всего старик был один. Костер был разведен неподалеку от небольшого покосившегося глинобитного дома, с окнами без стекол, но с ветхими деревянеными ставнями. Дом был крыт широкими бордовыми листьями, отчего он напоминал своим видом провинциальную зулусскую хижину. Я подумал, что выждал достаточно, и наступило время показаться из своего укрытия.
— Привет! — крикнул я по-английски и направился к костру, отряхиваясь по дороге от въедливой пыли.
— Здравствуйте! — снова поздоровался я, но старик продолжал сидеть без малейшего намека на движение, абсолютно никак не реагируя на мои слова.
Я подошел поближе и сел напротив старика, так что костер оказался между нами. Кто его знает, жив он или мертв? Я вспомнил традиционное китайское приветствие в слабой надежде произвести должное впечатление.
— Простите, что я вас беспокою, — начал я уже по-китайски. — Я заблудился в лесу.
Веки старика дрогнули, и он открыл глаза. Все сходство с грибом мгновенно испарилось, и я даже вздрогнул от неожиданности. Радужные оболочки его глаз оказались разноцветными: одна карей, а другая — ярко-голубой. Молодой блеск глаз совсем не вязался со старческим морщинистым лицом. Только сейчас я заметил, что то, что я вначале принял за седину, было светло-русыми прядями волос, как буд-то специально обработанными красителями. Лицо старика светилось добротой и ясным умом. Он улыбнулся открытой широкой улыбкой сверхэнергичного баптистского проповедника, обнажив ровный ряд ослепительно белых голливудских зубов.
