Джон Толкиен - Толкиен - Две твердыни
— «Падаль» он говорит? Про кого, про нас? Слыхали, ребята, они человечину жрут: да не нас ли они едят, не нашу ли мертвечину!
Орки загалдели, залязгали обнаженные мечи. Пин осторожно крутнулся в путах: не будет ли чего видно. Охранники оставили хоббитов и подались поближе к заварушке. В сумеречном полусвете маячила огромная черная фигура — должно быть, Углук, — а перед ним стоял Грышнак, приземистый и кривоногий, но неимоверно широкоплечий, и руки его свисали чуть не до земли. Их обступили гоблины помельче. «Не иначе как северяне», — подумал Пин. Они выставили мечи и кинжалы, но нападать на Углука не решались.
А тот гаркнул, и, откуда ни возьмись, набежали десятка полтора орков его породы. Внезапно Углук прыгнул вперед и короткими взмахами меча снес головы паре недовольных. Грышнак шарахнулся в темноту. Прочие попятились, один споткнулся о Мерри и с проклятием растянулся плашмя. Зато спас свою жизнь: через него перепрыгнули меченосцы Углука, рассеивая и рубя противников. Охранника с желтыми клыками распластали чуть не надвое, и труп его с зубчатым ножом в руке рухнул на Пина.
— Оружие отставить! — рявкнул Углук. — Хватит с них! Бежим на запад, вниз проходом и прямиком к холмам, дальше по берегу до самого леса. Бежать будем днем и ночью, понятно?
«Давай-давай, — подумал Пин, — пока ты, гнусное рыло, будешь их собирать да строить, мы тут авось кое-что свое провернем».
И было что провертывать. Острие черного ножа полоснуло его по плечу, скользнуло к руке. Ладонь была вся в крови, но холодное касание стали бодрило и обнадеживало.
Орки понемногу строились, но кое-кто из северян опять заартачился, двоих изенгардцы зарубили, остальные понуро повиновались. Стояла ругань, царила неразбериха.
За Пином почти наверняка никто не следил. Ноги его были спутаны плотно, руки — только в кистях, и не за спиной, а впереди. И хотя узел затянули нестерпимо, пальцами он шевелить мог. Он подвинул мертвеца и, сдерживая дыхание, стал тереть перетяжку об отточенное лезвие: рука трупа крепко сжимала нож. Перерезал! И по-хоббитски ловко наладил и затянул двойную петлю на прежний манер; только теперь она, если надо, мигом развязывалась. А уж потом лежал смирнее смирного.
— Пленных на плечи! — рявкнул Углук. — И без штучек! Если кто из них по дороге подохнет, отправитесь за ними!
Дюжий орк ухватил Пина, точно куль муки, продел башку между его связанными руками, поддернул руки книзу, приплюснув хоббита лицом к чешуйчатой шее, и побежал со всех ног. Так же было — углядел он одним глазом — и с Мерри. Орковы лапы-клешни сжимали руки Пина мертвой хваткой, когти впивались в тело. Он зажмурил глаза и постарался снова заснуть.
Вдруг его опять бросили на камни. Ночь едва надвинулась, и тощий полумесяц плыл на запад. Они были на краю скалы, тусклая мгла расстилалась впереди. Где-то рядом журчала вода.
— Вот они, дозорные, вернулись, — сказали рядом.
— Ну, что видели? — рыкнул Углук.
— Да ничего не видели, один только всадник, удрал на запад. Впереди никого нет.
— Пока нет, а потом чего будет? Ну дозорные из вас! Почему не подстрелили? Он же поднимет тревогу, и подлюги коневоды нас еще до утра перехватят. Теперь бежать надо вдвое шибче прежнего.
На Пина пала черная тень Углука.
— Давай вставай! — велел орк. — Не всё моим ребятам тебя таскать Сейчас дорога пойдет под гору, беги сам, только смотри у меня! Не вздумай кричать, удрать тоже не пробуй — не выйдет. А в случае чего я из тебя жилы-то повытяну, не рад будешь, что жив остался.
Одним махом перерезав ременные путы, он освободил ноги Пина, схватил его за волосы и поставил перед собой. Пин упал как подкошенный, и Углук снова вздернул его стоймя за волосы. Орки заливались хохотом, Углук сунул ему в зубы фляжку, и горло Пина обожгла какая-то скверная, горькая и вонючая жидкость. Ноги, однако, выпрямились; боль пропала, он мог стоять.
— Где там другой! — сказал Углук. Он отошел к Мерри и дал ему здоровенного пинка. Мерри застонал, а Углук рывком посадил его, сдернул перевязь с пораненной головы и смазал рану каким-то черным снадобьем из деревянной коробочки. Мерри вскрикнул от боли, яростно отбиваясь. Орки свистели и улюлюкали.
— Лечиться не хочет, вот обалдуй! — гоготали они. — Сам не знает, чего ему надо! Ох, ну мы с ними потом и позабавимся!
Покамест, однако, было не до забав. Нужно было скорее бежать и чтобы пленники бежали наравне. Углук лечил и вылечил Мерри на свой манер: ему залили в глотку мерзкое питье, перерезали ножные путы, вздернули на ноги, и Мерри стоял, чуть пошатываясь, бледный, угрюмый, но живехонький. Лоб был рассечен, но боль унялась, и на месте воспаленной, кровоточащей раны появился и остался навсегда глубокий бурый шрам.
— А, Пин, вот и ты! — сказал он. — Тоже решил немного прогуляться? Не вижу завтрака, а где твоя постель?
— А ну, заткни глотку! — рявкнул Углук. — Языки не распускать! Молчать, пока зубы торчат! Обо всем будет доложено, и с рук вам ничего не сойдет. И постелька вас ждет, и лакомый завтрак — кости свои сгрызете!
Спускались тесниной в туманную степь. Мерри и Пина разделяла дюжина или больше орков. Наконец под ногами зашелестела трава, и сердца хоббитов воспрянули.
— Прямо бегом марш! — скомандовал Углук. — Держать на запад и чуть к северу. Лугдуш ведущий — не отставать!
— А что нам делать, когда солнце взойдет? — спросил кто-то из северян.
— Брать ноги в руки! — ощерился Углук. — А ты как думал? Может, сядем на травку, подождем бледнокожих?
— Мы же под солнцем не можем бежать!
— У меня побежите сломя голову! — пообещал Углук. — Помните, мелюзга: кто начнет спотыкаться, тому, клянусь Белой Дланью, не видать больше своей берлоги. Навязали вас, гнид, на мою голову, эх вы, горе-вояки! Давай живей шевелись, покуда не рассвело!
Орки сорвались с места и припустились звериной побежкой. Это был не воинский строй, а гурьба: бежали вразброд, натыкаясь друг на друга и злобно переругиваясь, — бежали, однако ж, очень быстро. К хоббитам было приставлено по три охранника. Пин оказался в хвосте ватаги. «Долго так не пробегу, — думал он, — с утра маковой росинки во рту не было». Один из охранников держал наготове плеть-семихвостку, но пока что в ней не было нужды: глоток мерзостного бальзама по-прежнему горячил и бодрил. И голова была на диво ясная.
Снова и снова виделось ему, как наяву, склоненное над их прерывчатым следом суровое лицо Бродяжника, без устали бегущего вдогон. Но даже и Следопыт, опытный из опытных, — что он разберет в этой слякотной каше? Как различит его и Мерри легкие следы, затоптанные и перетоптанные тяжелыми коваными подошвами?
