Валентин Маслюков - Побег
Любомир и Милица уставились на принцессу в большем или меньшем удивлении. Милица в меньшем. Гораздо меньшем. Но все же она не сразу нашлась и ничего не успела сказать, когда в непреодолимом отвращении молодая женщина отшатнулась и закрыла дверь.
— Ах да! Это Нута! — повернулась Милица к Любомиру. — Прилегла отдохнуть и заснула. Там, у меня… за стеной.
Дурман от неведомого снадобья, которым опоила ее ведьма, еще кружил голову, но сердце стучало ритмично и сильно. Судорожно оглянувшись, Нута бросилась к окну и одним движением подняла раму. Понадобилось несколько мгновений, чтобы выбраться на подоконник и глянуть вниз: по дороге катилась под визгливый скрип тормозов высокая крытая парусиной кибитка и шагали дальше или ближе несколько ничего не замечавших над собой путников.
Не было страха перед высотой, словно не наяву видела Нута бездну. Мысль броситься в пропасть не пугала Нуту, да и не было этой мысли — мысль ее обжигалась там, где видела она похотливое счастье Юлия с чужой женщиной. С той женщиной, достоинства которой означали ничтожество Нуты. Только рядом с нею, с волшебницей, стала понятна вся мера собственной Нутиной бесполезности. Этого невозможно было стерпеть: жгучего отвращения, которое она испытывала к себе. Словно задохнувшись пламенем, Нута ощущала потребность скорее покончить с этим, вот и все. Она чувствовала, что не сможет вынести того, что уже случилось, еще раз. Еще раз, каждый раз заново узнавать то, что уже знала… Ничего. Черное, в головнях пепелище. Зачем?
И не вниз лежала стена, на которой Нута стояла, — опрокинулась, поплыла. И не падать нужно было — лететь. Плотный ветер толкал в грудь, порываясь смахнуть с уступа, на котором едва помещались ступни.
Еще мгновение она цеплялась за окно в смутной попытке осознать все сразу — всю свою жизнь от начала. Осознать и вернуть себе этим жизнь. Ухватиться.
И бросилась, не издав ни звука.
— Что-то притихла наша невесточка, — некоторое время спустя протянула Милица. Знакомый приступ тошноты, дурнота и слабость, всегда наступавшие перед западением, заставили ее опереться на подлокотник кресла. — Пойди, Любаша, — проговорила она через силу, чтобы отослать как-нибудь мужа, — посмотри, что она там?
Государь накинул кафтан и, не застегиваясь, сунулся в соседнюю комнату. Он обнаружил на полу изумительной нелепости головной убор, нечто вроде опрокинутого ведерка, каким черпают воду в заморских странах. Обнаружил поднятое окно, которое опустил, мельком глянув наружу.
— Никого, — сказал он жене в открытую дверь.
— Смотри лучше, — послышался сдавленный голос Милицы.
— Никого, — повторил он с возрастающим недоумением. Распахнул один шкаф и другой, третий. Бросив все нараспашку, опустился на пол, чтобы посмотреть под кушеткой, где обнаружил только ночной горшок. И вытащил его, не удержавшись от искушения заглянуть внутрь… Но это не прибавило ясности.
— Ты знаешь, Милаша, чертовщина какая — никого! — громко сказал он, чтобы жена слышала, а потом во внезапном подозрении, очевидно нелепом, вновь приподнял оконницу — иного выхода из задней комнаты не имелось.
Трезво оценивая опасности открывшейся ему бездны, великий государь Любомир цепко ухватился за косяк. Но даже в самом неудобном, скованном положении можно было видеть все, что следовало: пустынную дорогу внизу, ничем не примечательную, кроме каменистой колеи. Крутой обрыв за дорогой… реку и равнину.
Излишняя уже добросовестность заставила государя посмотреть вверх — несколькими саженями выше тянулся карниз дворцовой кровли. Неловко извернувшись, Любомир узрел чудовищную глубину опрокинутого над карнизом неба… стало дурно от вида близко парящих птиц. Он кое-как втянулся в комнату и вернул оконницу на место.
— Куда она делась? Никого! — объявил он с досадой одураченного человека.
Бедняга однако и подозревать не мог, что безмерное удивление не оставит его уже до конца жизни.
Он застал государыню у стоячего зеркала в золоченном раме; не слушая недоумений мужа, Милица поспешно отвернулась. Суматошное движение ее свидетельствовало как будто о намерении спрятаться. Ничего не понимая, обиженный супруг схватил жену за плечо и ахнул:
— Боже праведный! Кто это?
В жалкой попытке улыбнуться старая ведьма ощерила желтые зубы. Была тут странная, неожиданная мольба о пощаде и злобный вызов был — все сразу, с избытком.
— Что это? — выдавил Любомир. — Что с тобой?.. Это ты?
— Что, что?! Не видишь?! — Милициным, но надтреснутым голосом огрызнулась старуха. — Западение — вот что. Слышал такое: западение? Когда оборотень частично или полностью возвращается в свое собственное тело.
Если Любомир слышал, то, несомненно, не способен был бы сейчас запираться и, конечно бы, себя выдал. Но он молчал, и, значит, не слышал.
— И не стучи зубами, — грубо сказала ведьма. — Произвольное западение случается в чародействе сплошь и рядом. Рано или поздно это происходит со всяким оборотнем. В старости все чаще.
— Со всяким? — жалко пролепетал Любомир, полагавший, надо думать, что супруга великого государя не подчиняется общим законам природы.
— Не стучи зубами!
— Я не стучу! — возразил Любомир.
Государь, и в самом деле, крепился как мог и, в общем, держался не так уж плохо.
— Выпей что-нибудь, полегчает.
Продолжая говорить, ведьма проверила на свет зеленый бокал, с недовольной миной выплеснула остатки вина и налила свежего. Потом на глазах Любомира она бросила в сосуд несколько кристалликов яда, которые вытряхнула из золотого болванчика с отвинченной головой, и взболтнула вино.
— Неважный колдун такого оборотня соорудит, что… Но тут понятно, на кого пенять. А стареющий оборотень западает сам собой. Скверная это штука, Любаша. Погано. Оборотни тоже не вечны. Они умирают молодыми. Постарев за какой-нибудь час. Яд все не растворялся, и ведьма сунула в бокал высохший длинный палец с кривым ногтем, помешала.
— На, пей. Все сразу и до конца.
— Горько, — пожаловался Любомир, хлебнув. — Какой-то вкус…
— Зато крепко, — оборвала его ведьма. — Пей, не рассусоливай. Действовать нужно немедленно. Хорошенько запомни: первое. Пошли человека в стан Юлия, чтобы Святополка немедленно вернули. Я хочу его видеть. Второе: город немедленно запереть. Ворота закрыть, никого не выпускать.
— Зачем не выпускать? — усомнился Любомир, через силу дохлебывая терпкое вино с тухлым привкусом.
— Пей-пей, не рассуждай. Куда подевалась Нута?
— Она исчезла, говорю же. Ее там нет. Слово чести.
— Ладно, не мели ерунды — забилась в шкаф.
