Андрей Стерхов - Тень кондотьера
Оставив машину на служебной парковке областного архива (ближе никак не получилось), я дошёл до штаб-квартиры пешком. Скучающий старичок-вахтёр, служебная обязанность которого заключается в том, чтобы изображать скучающего старичка-вахтёра, хотя и оторвался от наполовину заполненного скандинавского кроссворда, но препятствия мне чинить не стал, лишь проводил безразличным взглядом. Крутанув допотопного вида, да к тому же ещё и малость скособоченную вертушку, я вошёл в просторный, с высоченным потолком вестибюль и сопровождаемый гулким эхом собственных шагов направился к центральной лестнице.
Подниматься на второй этаж по красной затёртой ковровой дорожке не стал (никогда в жизни туда не поднимался, не знаю, что там находится, и знать не хочу), вместо этого, взяв чуть вправо, направился к глубокой нише между двумя декоративными полуколоннами. Оказавшись у массивной, обитой широкими металлическими полосами двери, взялся за кольцо, продетое сквозь морду бронзового льва, ударил по дубовому полотну три раза, а когда в глазах тупоносого зверя вспыхнули рубиновые огни, громко и внятно произнёс подсказанный Уломой текст знаменитого и давным-давно сбывшегося пророчества.
Уже через секунду где-то там внутри что-то щёлкнуло, секретный механизм заработал, и дверь хотя отворилась со скрипом, переходящим под конец в скрежет. Переступив высокий мраморный порог, я проследовал узким, мрачным, навевающим всякие нехорошие мысли коридором до портала – залитого светом проёма в украшенной мозаикой стене. А когда, не замедляя шага, прошёл сквозь этот своеобразный сияющий полог, очутился в небольшом тесном помещении с пуленепробиваемой стеклянной будкой, всё пространство за которой занимала полоса настоящего, живого, но волшебным образом замершего огня. Понятное дело, замершего лишь до момента незаконного вторжения. В том, что эта масса заполыхает с появлением нарушителя, сомневаться не приходилось.
Сидящий за стеклянной стеной кудрявый здоровяк в форменном чёрно-оранжевом комбинезоне молотобойца с моим приходом оживился, подобрался и вежливым, но твёрдым тоном вполне предсказуемо затребовал жетон допуска. Это может показаться странным, но такой жетон у меня, не состоящего ни в штате молотобойцев, ни числившегося в резерве, имелся. Много-много лет тому назад мне его выдал лично начальник оперативно-розыскного департамента. Выдал против всех инструкций и правил, но не по пьяной блажи, как мелят некоторые злые языки, а за особые, лишь очень узкому кругу известные заслуги перед городским Постом. Не в качестве официальной, разумеется, награды выдал, а в знак личной благодарности. И ещё, конечно, с надеждой на дальнейшее плодотворное сотрудничество.
Проверив на подлинность просунутый в специальную щель медный жетон с порядковым номером 0952371134, молотобоец отсалютовал мне уставным образом и потребовал сдать оружие, мобильный и все имеющиеся при себе заряженные амулеты. После того, как я опустил в выдвижной желоб два перстня, Ключ От Всех Замков, телефон, кольт и запасную обойму к нему, мне ещё пришлось подписать две официальные бумаги: заявление о неразглашении любого вида информации, будь таковая получена от сотрудников Поста, и обязательство не использовать навыки практической магии в служебных помещениях штаб-квартиры. И лишь только тогда я стал счастливым обладателем одноразового пропуска – ламинированной картонки с зелёной поперечной полосой. Поблагодарив дежурного полупоклоном, я с помощью металлического крокодильчика пришпандорил пропуск к нагрудному карману пиджака, подождал для порядка (хотя, будучи нагоном золотого дракона, мог бы пройти и так), когда погаснет огненная полоса, и проследовал, обойдя из глупого суеверия стеклянную будку слева, к одной из кабинок лифта.
Спускался недолго, вышел на минус втором этаже и, прекрасно ориентируясь в здешних лабиринтах (бывал тут не единожды и даже несколько раз ночевал), прямиком направился к кабинету номер семнадцать, находящемуся между залом кризисных ситуаций и процедурной. Так склонные к чёрному юмору здешние опера называют комнату крайних методов дознания.
Толкнув дверь кабинета, обнаружил, что она – вот тебе бабушка и Юрьев день! – надёжно заперта на замок. Само собой, постучал с вежливой настойчивостью, но ответа не дождался. Сунулся было за телефоном, но вспомнил, что сдал его дежурному. Чертыхнулся от досады, развернулся к кабинету двадцать два с намереньем узнать у его обитателей, не у них ли сосед, да на втором шаге додумался до очевидно: раз Улома замещает начальника, значит, наверняка перебрался в его апартаменты. Выругал сам себя за бестолковость, прошагал дальше по коридору до кабинет номер двадцать три и, кивком поприветствовав спешащего куда-то боевого мага Володю "Нырка" Щеглова, вломился без стука.
Улома, коротко стриженый богатырь с лицом невинного ребёнка, сидел за внушительного вида столом своего непосредственного начальника и, напряжённо глядя на монитор, беспрестанно щёлкал кнопкой мыши. Щёлкал с таким остервенением, будто отстреливался от стаи оголодавших волков. Среагировав на скрип двери, оторвался он от своего занятия не сразу, оторвался с трудом. Но когда всё-таки сумел, радостно воскликнул:
– А-а, Егор-братишка! – И уже выбираясь шумно из-за стола, спросил сущую ерунду: – Добрался?
Я развёл руками, дескать, как видишь, и протянул пятерню. Улома пожал её с такой силой, будто это был тугой экспандер, а после всенепременных "сколько лет, сколько зим" ещё и бока помял мне в крепких объятьях. Когда закончил тискать, махнул гостеприимно в сторону расставленных вдоль стены стульев и сказал:
– Проходи, братишка, падай. А я схожу, Самохина твоего вызову.
– Отпустят? – засомневался я.
– А куда они денутся.
Подмигнул заговорщицки, Улома одернул лацканы ладно сидящего на нём гражданского пиджака и с решительным видом вышел из кабинета.
Когда дверь за Борей захлопнулась, я, протиснувшись между стульями и столом, бесцеремонно уселся в нагретое хозяйское кресло и не преминул (а кто бы на моём месте поступил иначе?) глянуть на экран монитора с инвентарным номером сто семьдесят шесть дробь двадцать три. То, что я там увидел, ничуть меня не удивило: по широкому жидкокристаллическому полю сновала туда-сюда огромная мультяшная муха. Она была такого отвратно-помойного вида, что само собой возникло желание оживить мухобойку, оставленную Уломой в правом нижнем углу. Еле-еле я удержался, чтоб не ввязаться в бой.
Избегая искушения, развернул монитор от себя, откинулся на спинку кресла, крутанулся по часовой стрелке, потом против и, отъехав назад, оглядел небогатое убранство кабинета. Ничего необычного, а тем более волшебного не увидел. Всё было, как в заурядном служебном помещении самой рядовой конторы: два стола, поставленные буквой "т", стулья с одной стороны, стулья с другой, несгораемый шкаф в одном углу, рогатая вешалка в другом, на стенах тут и там какие-то самодельные графики, над дверью медная подкова из сувенирной лавки, на полотне двери – старый календарь за две тысячи пятый год с рыцарем-паладином. На календаре мой взгляд и задержался. Разумеется, не случайно. При всей внешней пасторали там присутствовала некая драматургическая напряжённость. Дело в том, что облачённый в сияющие доспехи истребитель нежити, заняв позицию на живописном холме, устремил немигающий взор на излучину реку, а там в предрассветном тумане мирно пасся небольшой табун. Складывалось такое впечатление, что любимец богов потерял в жаркой битве верного коня и теперь, не страшась прослыть в народе падшим, примеряет на себя роль конокрада. И я уже было собрался пофантазировать на счёт дальнейших перипетий непростой судьбы этого печальника, да только в этот момент дверь с грохотом распахнулась, и в кабинет вошли сперва Улома, а вслед за ним тот, ради кого я пришёл, – Модест Владимирович Самохин, долговязый худощавый дядька со шкиперской бородкой.
