Джин Вулф - И явилось новое солнце
Вдруг он выгнулся, ощерил зубы, и глаза его загорелись словно у демона. Я отпрянул было в сторону, но тут чья-то рука обхватила меня за горло и у моей груди блеснул нож.
Поймав убийцу за запястье и остановив нож на расстоянии одного пальца от собственного тела, я попытался поднять нападавшего и бросить через голову.
Меня называли силачом, но этот был все же слишком крепок для меня. Поднять его я смог легко – на корабле это нетрудно проделать и с дюжиной человек, – но он обхватил меня ногами как капканом. Я изогнулся, пытаясь сбросить его, и мы оба рухнули на пол. Я отчаянно старался увернуться от его ножа.
Вдруг он взвыл от боли прямо мне в ухо.
Оказывается, мы упали внутрь вольера, и зубы лохматого зверя сомкнулись на запястье убийцы.
7. ГИБЕЛЬ НА СВЕТУ
К тому времени, когда я смог встать на ноги, убийцы уже и след простыл. Несколько пятен крови, почти черной в свете золотой свечи, остались в круглых владениях моего друга. Сам он сидел на задних лапах, забавно, совсем по-человечески, сложив передние на груди. Свечение его угасало, и он принялся облизывать лапы и расчесывать ими шерстку на морде.
– Спасибо тебе, – сказал я, и он озабоченно повернул голову на мой голос.
Нож убийцы лежал неподалеку, большой, с широким лезвием и стертой деревянной рукоятью, похожий немного на грубый боло. Значит, его владелец, по всей вероятности, простой матрос. Я отбросил эту мысль и вызвал в памяти его руку – такой, какой я успел увидеть ее – мужская рука, большая, сильная и грубая, но без каких-либо отличительных признаков, насколько мне удалось разглядеть. Очень помогла бы делу пара недостающих пальцев, но по крайней мере теперь у него есть на руке одна отличительная примета – это глубокая рана от укуса.
Шел ли он за мной в темноте всю дорогу, по многочисленным лестницам и трапам, по всем этим извилистым коридорам? Непохоже. Значит, он наткнулся на меня случайно, решил воспользоваться моментом и напал – опасный человек. Пожалуй, решил я, лучше самому немедленно разыскать его, чем дожидаться, пока он оправится и сочинит какую-нибудь небылицу, чтобы объяснить рану на руке. Если я смогу узнать его, я сообщу о нем офицерам корабля; а если не хватит времени на это или же они не станут ничего предпринимать, я убью его собственноручно.
Высоко подняв золотую свечу, я начал подниматься по лестнице к каютам экипажа, выстраивая планы гораздо быстрее, чем перебирал ногами. Офицеры – капитан, о котором упомянул перед смертью стюард, – отремонтируют мою каюту или дадут мне другую. Я бы попросил еще приставить к двери часового – не для того, чтобы он защищал меня (ибо я намеревался пребывать там не дольше, чем этого требовали приличия), а скорее для того, чтобы моим врагам было на кого напасть. Затем я бы…
При очередном моем вздохе вдруг зажегся весь свет, который был в этой части корабля. Я увидел ничем не закрепленную железную лестницу, где я стоял, и через паутину ее прутьев зелень и желтизну зверинца внизу. Справа от меня свет неразличимых ламп терялся в перламутровой дымке; слева отсвечивала влагой темно-серая стена, словно темное пещерное озеро, поставленное набок. Надо мной вполне мог быть вовсе не корабль, а облачное небо, в котором где-то над тучами светило солнце.
Это длилось не дольше одного вздоха. Я услышал далекие возгласы – моряки сообщали друг другу то, чего ни при каких обстоятельствах нельзя было упустить из виду. Затем снова воцарилась тьма, еще более непроглядная, чем прежде. Я поднялся еще на сотню ступеней; свет помигал, словно все лампы устали так же, как я, и погас окончательно. Еще тысяча ступеней, и огонек золотой свечи превратился в маленькую синюю точку. Я погасил ее, чтобы сберечь остаток топлива, и продолжил подниматься в темноте.
Может быть, попросту оттого, что я выбирался из недр корабля к самой внешней его оболочке, которая удерживала наш воздух, меня пробрал озноб. Я попробовал шагать быстрее, чтобы согреться при ходьбе, но понял, что это выше моих сил. От поспешности я только начал спотыкаться, а нога, вспоротая асцианским пехотинцем в Третьей Битве при Орифии, грозилась погубить все остальное.
Одно время я боялся, что не узнаю этажа, на котором расположены каюты – моя и Гунни, – но я, не задумываясь, сошел с лестницы, на мгновение засветил золотую свечу и, распахнув дверь, услышал скрип петель.
Уже закрыв дверь и нащупав койку, я почувствовал чье-то присутствие. На мой оклик ответил голос Идаса, беловолосого матроса, голос, в котором были смешаны опасение и любопытство.
– Что ты здесь делаешь? – спросил я.
– Жду тебя. Я… я надеялся, что ты придешь сюда. Не знаю почему, просто подумал, что ты можешь прийти. Тебя не было со всеми там, внизу.
Я промолчал, и он добавил:
– Там, на работе. Поэтому я тоже смотался и явился сюда.
– В мою каюту… Замок не должен был тебя впустить.
– Ты же не сказал ему об этом. Я описал тебя, а он меня знает, как видишь. Моя каюта тоже здесь неподалеку. Я сказал ему правду – что хочу лишь подождать тебя.
– Придется приказать ему не впускать никого, кроме меня, – проворчал я.
– Для друзей стоит сделать исключение.
Я пообещал учесть это, подумав, что уж его-то точно не будет в числе избранных. Вот Гунни – может быть.
– У тебя есть светильник. Наверное, лучше было бы, если бы ты зажег его.
– Откуда ты знаешь, что он у меня есть?
– Перед тем как открылась дверь, в коридоре на мгновение загорелся свет. Это был свет от твоего светильника, верно?
Я кивнул, тут же сообразив, что в темноте он не увидит меня, и сказал:
– Я предпочитаю не жечь его зря, чтобы надолго хватило.
– Понятно. Я удивился, почему ты не зажег его, чтобы найти койку.
– Я прекрасно помнил, где она.
На самом же деле я не зажигал золотую свечу исключительно благодаря собственной выдержке. Меня так и подмывало зажечь ее, чтобы посмотреть, не обожжено ли у Идаса лицо и не прокушена ли рука. Но рассудок подсказывал мне, что обожженный убийца сейчас скорее всего не в состоянии совершить вторую попытку, а тот, кто был так сильно укушен, навряд ли смог бы добраться до лестницы в воздушном колодце и опередить меня настолько, чтобы я не слышал, как он поднимался.
– Ничего, если мы поболтаем? Мне очень захотелось поговорить с тобой тогда, когда мы встретились и ты рассказал о своей родине.
– Это можно, – согласился я, – если ты не прочь ответить на пару моих вопросов.
На самом деле, конечно, мне хотелось перевести дух, пользуясь случаем. Я еще вовсе не отошел от случившегося, но и возможностью разжиться какими-либо сведениями пренебрегать было нельзя.
– Не возражаю, – сказал Идас, – и с большим удовольствием отвечу на твои вопросы, если ты ответишь на мои.
