Михаил Успенский - Время Оно
Демон повторил слово в слово, ободряюще похлопал его крылом по плечу, оттолкнулся от бревен и полетел на закат.
Дождик прекратился, и трава, казалось, полезла из земли прямо на глазах. Вернувшиеся птицы, склевывая с деревьев жуков и гусениц, взахлеб рассказывали друг дружке, в каких краях зимовали да что повидали. Жихарь пожалел, что на Разнозельной Делянке, встретившейся им с Яр-Туром в походе, среди множества полезных и чудесных трав не попалась ягода Сорочье Яйцо – ведь человек, съев такую, научался понимать все как есть на свете языки, хотя бы и птичьи.
– Впрочем, что мне теперь толку языки знать, – сказал он вслух, наблюдая, как скрывается в небесах Демон – пусть и при службе, а все-таки вольный. – Теперь мне отсюда не выбраться до седых волос, как княжна сказала…
В самом деле, прямого и честного выхода он не видел. Можно, конечно, и сбежать, да ведь от себя не убежишь. Денег на выкуп нету. Можно, конечно, вечерами выбегать на большую дорогу – портняжить деревянной иглой, да о том скоро все узнают. И без того купцы стали обходить Многоборье стороной.
Можно поискать клад, только клады лежат заговоренные на три головы, на десять голов, на тридцать голов, – вот сколько людей придется самолично погубить искателю, прежде чем сокровище дастся ему в руки.
Есть клады и не кровожаждущие – чтобы взять подобный, достаточно, спеть без перерыву двенадцать песен, но не простых, а таких, чтобы ни в одной не было сказано ни про друга, ни про недруга, ни про милого, ни про немилого, только песен этих еще никто не придумал сложить. Разве что у каменных варкалапов перенять…
Жихарь встал, растер сам себе ладонями ноющую спину и пошагал на прежнее место – оставалось обновить еще добрую половину частокола.
За время Жихаревой кабалы народ в Столенграде здорово обленился – ведали, что даже за мелкую медную денежку жадный Невзор пошлет богатыря на любые труды. Одна такая денежка угодила не к кабатчику, а к Жихарю в пустую мошну – добрая старушка тайком сунула, хоть богатырь и не просил. С этого грошика надлежало начаться будущему богатству…
Возле бревен сидел прямо на вешней траве нищий. В прежние года, до княжения Жупела, побирушек в Многоборье не водилось: всем всего хватало, и своим, и пришлым. При Жупеле народ начал бедовать, многие пошли с сумой. Злодею это не понравилось, потому что иноземные гости, послы и купцы, могли усомниться в том, что Многоборское княжество сильно и богато, поэтому всех нищебродов враз собрали в старый сарай якобы для совета, как дальше жить, да в том же сарае и спалили, подперев двери бревном.
Нищий поднял голову в черном клобуке. Лицо у него было темное, морщинистое и такое древнее, словно прочие люди на свете оставались вечно каждый в своей поре, а он один старился за всех. Побирушка молча протянул руку с длинными цепкими и узловатыми пальцами.
– Эх, дедушка, – вздохнул Жихарь. – Что бы тебе осенью-то прийти? Уж тогда бы я тебя не обидел…
– Дай денежку, – тоненько сказал нищий. – А я тебе в промен дам добрый совет…
– Для меня и так тут целое княжество советов, – сказал богатырь. – И все, заметь, добрые: удавиться и тем себе руки опростать никто не подсказал. Ну да что с тобой поделаешь – на, более нету, чем богат…
И достал, не пожалел медного кружочка.
– Вот и спасибо, вот и молодец, по-княжески одарил, – молвил нищеброд, пряча милостыньку подальше. – А совет мой таков: возьми у самого богатого человека в городе денег под залог…
– Вот так совет! – горько усмехнулся богатырь. – Да я, если хочешь знать, и сам-то весь, целиком, заложен и перезаложен…
– Весь, да не весь, – возразил побирушка. – Есть у тебя для заклада такое, чего никто на земле заложить еще не додумался.
– Это что же такое будет?
– А слава твоя – добрая и худая! Вот ее и заложи. Она дорого стоит.
Жихарь поднял голову к небу и стал раскидывать мыслями. В самом деле, ни о чем подобном он покуда не слышал: люди в крайности, бывало, закладывали не только себя, своих жен и детей, но и самое душу, а вот славу… Что ж, слава, как и деньги, дело наживное, а на свободе он себе скоро новую доспеет…
– Вряд ли нынешняя моя слава на большие деньги вытянет, – сказал он нищеброду, хотя говорить-то уже было некому: не сидел больше побирушка под бревнами, сгинул, словно испугался, что пожалеет Жихарь о своей щедрости да отберет денежку назад.
Стоило бы, конечно, потолковать с Окулом Вязовым Лбом – тот, несмотря на прозвище, весьма был рассудителен в трезвом виде. Но кузнец с утра отправился на болото выкапывать железные слитки, ржавевшие там с прошлой весны. Железо после болотного лежания при ковке становилось на диво гибким и прочным, поскольку всякая дрянь из него выходила вместе со ржавчиной.
Пришлось богатырю жить своим умом, и ум этот подсказал, что медлить не стоит, что скоро уже наступит Меженный день, самый длинный в году и самый подходящий для начала боевых действий; а после этого дня затеваться с долгим походом уже нечего.
Браться за топор кабальный работник уже не стал, зашагал обратно в кабак.
На постоялом дворе растянуты были веревки. На веревках проветривались и сушились дорогие, вышитые золотой канителью и жемчугом одежды Сочиняй-багатура – степной витязь тоже подзадержался при зеленом вине да и поиздержался. Только лошадей, верховую и заводную, да лук со стрелами, да саблю, да звонкий кельмандар о двух струнах Жихарь не позволил ему прогулять, памятуя о собственной тяжелой науке: посадил хмельного багатура верхом, укрепил для верности ремнем да стеганул как надо конька хворостиной. Стегать чужого коня среди воинов считается великим оскорблением, но багатур ничего не заметил, да ведь и не тот случай был, чтобы блюсти вежество.
Под веревками лежал на багатуровой же расшитой кошме румяный Бабура, ругался и воевал с блохами, в изобилии ту кошму населявшими, и приглядывал, чтобы прохожий человек не сковырнул жемчужину с шелкового кафтана либо не вытянул золотую канитель из богатых шаровар.
– Чего воротился, тунеядец, ненажора? – поприветствовал Бабура бесправного батрака и поймал очередную блоху. – Дело стоит, а ты гуляешь… Придется на тебя еще один начет сделать!
– Зови Невзора – дело есть, – хмуро сказал Жихарь.
– Недосуг княжнину управителю толковать с теребенью кабацкой, – поднял палец Бабура. – Мы государство крепим, внешними сношениями озабоченность выражаем… На свете живешь, а ничего не понимаешь!
– Я тебе от всей души помогу блох извести, – пообещал богатырь и поднял с земли черенок от лопаты. – Зови пустоглазого, блин поминальный, – дело денежное!
