Элизабет Кернер - Малый драконий род
Трелли, народ троллей, решили не выбирать. Они не пожелали принять ни того, ни другого, отвергнув всё. Своим решением трелли обрекли себя на кончину, ибо отвергнуть Силы — значит отвергнуть саму жизнь.
Ракши уже в то время делились на два племени: ракшасов и менее могущественных рикти. И те и другие выбрали соединиться с Хаосом и в этом оказались противоположны кантри. Но Хаос сам по себе не может существовать в мире Порядка, потому что тогда этот мир был бы просто уничтожен в противоборстве двух Сил. Ракши за их выбор была дарована долгая жизнь, чтобы они могли противостоять кантри, и они обрели собственный мир, расположенный по ту сторону здешнего, — однако миром своим они никогда не были довольны.
Гедри же после долгих прений поняли, что не могут договориться между собой; но в отличие от треллей они все же сделали свой выбор. Воистину они избрали сам Выбор — каждый рожденный имел теперь право в свое время решить, какой стороне служить. Так они получили возможность обращаться к любой из двух Сил, подчиняясь собственным желаниям; и хотя кантри и ракши были существами, обладавшими небывалым могуществом, именно гедри унаследовали этот мир...
Вариен улыбнулся: его повествование завершилось.
— Скажи же, Джемет, неужели ты никогда не слышал этой истории? Ваши барды наверняка помнят ее.
Я посмотрела на Джеми. Тот ответил:
— Может, и помнят, да только я ни разу не слышал, чтобы они такое пели. — Голос его казался каким-то странным, и я всмотрелась в него пристальнее. Выражение его лица было очень необычным.
— Сдается мне, все же нечто подобное я слыхивал от своего деда, когда был совсем еще юным мальчишкой. — Он поднял взгляд, и в голосе его зазвучало изумление: — Сколько же тебе лет, Вариен?
Но Вариен не ответил на его вопрос — я решила, что это и к лучшему. Он поднял руки, словно собираясь растереть затекшую шею, однако действовал при этом донельзя неуклюже: вывернув кисти, он попытался было использовать тыльные стороны ладоней, как вдруг остановился и, посмотрев на меня, медленно придал своим рукам прежнее положение. Я ахнула, поняв, в чем дело: он позабыл, что у него нет когтей. Он привык, что всю свою долгую жизнь ему приходилось выворачивать кисти наружу, чтобы случайно не поранить чешую своими огромными когтями, каждый из которых был длиною в локоть. Улыбка его сделалась намного шире, когда он при помощи кончиков пальцев растер мышцы шеи, которые затекли от попытки вытянуть ее так же, как если бы она была драконьей. Потом он рассмеялся, и я вместе с ним.
— Во имя Ветров! — воскликнул он, вскакивая на ноги; глаза его светились восторгом, а голос был низким от переполнявшей его радости.
Он повернулся к Джеми с горящими глазами, в которых, казалось, отражалась вся его душа.
— Эта вторая жизнь — неописуемое чудо, хозяин Джемет! Хотелось бы мне поведать тебе о том, каково это! Я по сто раз на дню останавливаюсь только лишь затем, чтобы прислушаться к собственному дыханию: почувствовать быстрое биение сердца, ощутить, как грудь наполняется воздухом... Должен сказать: это сон, о котором я и не мечтал, — обрести человеческий облик, обладать такими же руками, что и у гедри! Надо же: я — и вдруг хожу на двух ногах! — внезапно он вновь рассмеялся. — Ты себе даже не представляешь, Джемет, до чего это удобно: больше не нужно носить хворост в зубах. На вкус он просто отвратителен, уж поверь.
Я расплылась в улыбке: мне доводилось видеть, как он таскал в пасти хворост; после ему приходилось изрыгать пламя, чтобы выжечь застрявшие в зубах щепья. Сейчас он был ну вылитый Акор — если бы только Джеми был знаком с ним прежде, он бы это тоже понял.
— Годами я пытался научиться ходить выпрямившись, — продолжал Вариен, — но наши ноги для этого совершенно не приспособлены. Каждый раз после таких занятий у меня по целым дням болели суставы, и в конце концов мне пришлось сдаться.
Немного успокоившись, он стоял теперь у огня, грея руки.
— Сколько же тебе в то время было лет? — спросила я, подтрунивая над ним. — Ты мне рассказывал лишь, что учился приземляться на задние ноги, но об этом ни словом не обмолвился.
Он немного помолчал, с улыбкой припоминая давнюю свою глупость.
— Я тогда уже достиг совершеннолетия — правда, недавно, — когда впервые попытался это проделать. Мне шел шестой келл, когда я взялся за эту затею, а свое поражение признал лишь за сотню лет до того, как мне перевалило за сит. — Он с улыбкой повернулся ко мне. — Трудно было отказаться от такого желания, любовь моя, но к тому времени я почти достиг своего полного роста. Шикрар как-то вынудил меня признаться, почему я целый месяц ходил с таким трудом. Боль была ужасная. Я был глупцом, пытаясь проделать подобное.
— А что такое «сит»? — спросила я.
— Тогда уж пусть объяснит заодно, что это за «келл»! — вставил Джеми.
— Келл — это сто зим, — ответил Вариен, глядя на пламя очага, и в огненном полумраке голос его звучал тихо и спокойно, — а ситом кантри называют середину жизни, когда возраст наш вдвое превышает совершеннолетие и пройдена лишь половина жизненного пути. Это радостное время, когда можно спокойно наслаждаться своей молодостью. Сит включает в себя десять келлов — это тысяча зим. Я встретил свой сит двенадцать... нет, теперь уже тринадцать зим назад.
Джеми смачно выругался; лицо его было скрыто полумраком, однако, когда он заговорил, в голосе его послышались странные нотки.
— Ты что, всерьез пытаешься утверждать, что тебе больше тысячи лет?
Я не могла понять, было ли это страхом, или недоверием, или гневом, или же всем сразу.
Оставаясь неподвижным, Вариен ответил:
— Я говорю только правду, Джемет из Аринока. Я видел тысячу и тринадцать зим, и будь я по-прежнему в облике кантри, я бы надеялся увидеть еще столько же. Наш народ живет очень долго — если не возникает никаких препятствий, и многие из нас могут встретить второй сит, прежде чем их заберет смерть.
— Будь все проклято! — вскричал Джеми.
Он не мог больше сидеть на месте: вскочив со стула, он принялся ходить из угла в угол — подальше от огня и от Вариена — и вдруг в один миг развернулся и приблизился ко мне, совершенно не обращая внимания на Вариена. Он встал передо мной, и я была удивлена: на лице у него застыло огорченное выражение.
— Ланен, прах тебя задави, что на вас нашло? Зачем вы так поступаете? Ты ведь знаешь: я тебя никогда бы не осудил, никогда бы не отрекся от тебя. Так зачем же выдумывать эту дикую историю? Ты что, уже не веришь, что я по-прежнему люблю тебя, как любил все эти долгие годы? — Голос его сделался хриплым. — Неужели ты настолько от меня отдалилась, девочка, за такой короткий срок?
