Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — король-консорт
Он прошептал:
— Уже нет…
— Зря сомневаетесь, — возразил я с достоинством. — Благородный человек иногда может опуститься и до презренной работы лекаря. Просто так, для забавы… Любопытно бывает ощутить себя как бы простым человеком.
Его глаза округлились, еще не понял, что с ним происходит, только продолжал смотреть в меня с прежним непонятным отчаянием.
— Сэр?
— Я же не простой лекарь, — объяснил я снисходительно, — а из благородных! Естественно, мы все умеем лучше, чем простые. Чувствуете лучше?.. Я имею в виду себя, зачем вам остальные.
— Уже лучше, — прошептал он. — Я верю, вы человек благородный и скажете всем, что я не скрылся…
Голос его начал звучать сильнее. Я наконец отнял руки, юноша распахнул глаза, чистые и василькового цвета, как утреннее небо, в них росло изумление.
— Сэр…
— Все в порядке, — сказал я. — Ваши раны затянулись. Смерть вам не грозит. Во всяком случае, не от этих… В смысле, не сейчас.
Он проговорил с изумлением:
— Сэр… вы истратили такой ценный амулет… на незнакомого человека?
Я покачал головой.
— Не благодарите, этот амулет во мне. Я все еще паладин, сам, бывало, изумляюсь. Сможете воздеться? Или хотя бы встать?
Он оперся о ствол дерева, поднялся еще с неуверенностью, но заулыбался, не веря своим ощущениям.
— Это просто чудо! Вон та сволочь перерубила мне жилы на правой ноге… Если бы даже выжил, все равно был калекой… Сэр, я ваш вечный должник. Только скажите…
Я выставил перед собой ладони.
— Никакой благодарности. Это долг, который мы с вами несем и будем нести вечно. А теперь, дорогой друг, я вынужден спешить дальше.
— Сэр! — прокричал он с отчаянием в голосе. — Судя по вашему коню и собаке, вы человек благородный…
— Судя по коню и собаке? — переспросил я. — Ну да, если судить по коню и собаке. Что-то меня все больше замечают по ним, хотя я и сам вроде бы не стал мельче.
— Сэр…
Он умоляюще протянул ко мне залитую кровью руку, кровь уже засохла, но осыпаться коричневыми струпьями не спешит и потому выглядит страшновато.
— Сэр, мне нужно…
— Тихо-тихо, — сказал я. — Вам уже лучше, как вижу. Где, кстати, ваш конь?.. Тут все истоптано копытами.
Его качнуло, все-таки потеря крови сказывается, но ухватился за ствол дерева, постоял несколько мгновений, перебарывая головокружение.
Дышит часто, как я заметил по своей врожденной проницательности, глаза вытаращены, все еще ошарашен быстрым излечением.
— Коня?.. Ах да, ухватили за повод, как он только и дался, утащили силой. Жаль, он был просто замечательный. И такой верный…
Пошатываясь, он отошел на пару шагов и поднял из травы меч, длинный, залитый кровью по самую рукоять и с пощербленным лезвием.
— Двоих я зарубил, — произнес он гордо, — двоих ранил…
— Да, — согласился я, — это весьма.
— Их было четверо, сэр!
— Ушли двое?
— И коня увели, — сказал он с возмущением. — Но я их ранил серьезно… надеюсь.
Я спросил нетерпеливо:
— Здесь есть деревни или город?
— Да, — ответил он с готовностью, — до замка моих родителей осталось всего с десяток миль!
— Прекрасно, — сказал я. — Успеха вам, дорогой сэр Джильберт. Даже пешком окажетесь там к вечеру.
Он в панике огляделся по сторонам.
— Сэр, мне нужен конь! Я должен, обязан оказаться там уже сейчас… я уже и так запаздываю. Я должен вернуться в столицу к полудню воскресенья, это самый крайний срок! Сэр, вы должны одолжить мне вашего коня… от этого зависит не только моя жизнь, а то, что всего дороже для нас.
— Что, — спросил я, — любовь? Жаркая и пламенная?
Он посмотрел на меня в высокомерном изумлении.
— Сэр, что такое любовь, когда на кону честь?
— Ах да, — пробормотал я, — честь… Но почему такая спешка?.. Почему именно к полудню воскресенья? Что там такое случится?
Он вздохнул, лицо чуть потемнело, но тут же вскинул голову и ответил гордо:
— Вы в самом деле хотите знать такое?
— Я же задал вопрос, — отрезал я, — что еще? Сэр, я теряю время! Что для вас ожидается такое важное? Подвесят вам рыцарские шпоры? Повысят титул?
Он посмотрел прямо и гордо, лицо озарилось внутренним светом.
— Больше, сэр.
— А можно поинтересоваться, — сказал я с иронией, — что это за пряник?
Он ответил спокойно и гордо.
— Меня казнят.
— Что-о?
— Меня казнят, — повторил он. — На городской площади.
Я сперва даже не врубился, что это он сказал такое очень уж как-то возвышенно, словно казнь его моментально сделает святым.
— Казнят?
— Ну да, — подтвердил он. — Потому я должен успеть.
Я помотал головой.
— Погодите, сэр, погодите. Что-то я не совсем соображаю. А зачем так уж спешить? А если не успеете?.. Или вообще не явитесь?
Он посмотрел на меня с непередаваемым высокомерием.
— Я всего лишь спасу жизнь, — объяснил с ноткой презрения, — но запятнаю честь.
Я снова помотал головой, выставил вперед руки.
— Погодите, я снова не врубился. Можете рассказать подробнее? Надеюсь, это не тайна, а если и тайна, то скоро перестанет ею быть.
— Я дал слово, — сказал он и умолк, уверенный, что этого достаточно.
Я кивнул.
— Слово — это все, вы правы. Особенно слово чести. Кому дали?
— Королю Эдвину, — ответил он и, видя, что жду продолжения, объяснил: — Мы, сторонники герцога Бретгерса. У него больше прав на престол, чем у короля Эдвина Рафнсварта. Потому подняли мятеж, собрали войско и начали продвигаться к столице, но король одних подкупил, других переманил на свою сторону, третьим пошел на некоторые уступки…
Я сказал понимающе:
— И от вашего войска осталось меньше трети еще до сражения.
Он взглянул с настороженностью.
— Вы там были, сэр?
— Знакомая схема, — ответил я. — Затем уцелевшие были схвачены и приговорены. Так?
— Да, — подтвердил он. — Но я попросил Его Величество отпустить меня на неделю, чтобы попрощаться с моей семьей. Наше родовое имение в землях Эгерса, сюда всего три дня пути, так что я мог бы даже переночевать, но не рискну.
Я спросил настороженно:
— Э-э-э… так это в десяти милях замок ваших родителей?
— Моего отца, — пояснил он. — Благороднейшего лорда Хрутера, герцога Сафкердского и Унерольдского. Там и моя жена с ребенком, там моя мать и две сестры. Я должен с ними повидаться, сказать, как их люблю, а затем успеть вернуться к королевскому двору.
— На собственную казнь? — уточнил я.
— На казнь, — подтвердил он гордо.
