Грегори Киз - Кровавый рыцарь
Энни с трудом разлепила веки и сквозь стеклянистое головокружение сумела разглядеть, что находится в маленькой комнатке, освещенной несколькими свечами. Кто-то держал ее волосы, держал грубо и бесцеремонно, но больно почему-то почти не было.
– Пришла в себя, а? – прорычал мужской голос. – Ну, тогда пей.
К ее губам прижали жесткое горлышко бутылки, и что-то полилось ей в рот. Энни выплюнула жидкость, отчаянно пытаясь понять, что происходит. Она помнила, с ней что-то случилось – вот только что? Там была какая-то женщина, ужасная женщина-демон, Энни от нее сбежала, как и раньше…
– Глотай, – рявкнул мужчина.
– Тут Энни сообразила, что с ней: она пьяна.
Они с Острой несколько раз тайком баловались вином, и, как правило, это было приятно, однако бывало и так, что Энни становилось очень дурно.
Сколько в нее влили, пока она была без сознания?
Достаточно. К своему ужасу, Энни поймала себя на том, что едва не захихикала.
Мужчина зажал ей нос и влил в глотку содержимое бутылки. Было похоже на вино, только много резче и крепче. На сей раз оно попало внутрь и обожгло горло, горячей волной спустившись в живот, где уже все полыхало огнем. Неожиданно Энни затошнило, но вскоре это прошло. В голове что-то пульсировало – довольно приятно, – и ей казалось, что события вокруг нее разворачиваются слишком быстро.
Мужчина встал так, чтобы она могла его видеть. Он оказался молодым, всего несколькими годами старше Энни. У него были вьющиеся каштановые волосы, светлеющие к кончикам, и карие глаза. Не красавец, но и не урод.
– Ну вот, – сказал он, – пойми, тебе нет нужды сопротивляться.
Глаза Энни полезли из орбит, их неожиданно застили слезы.
– Убить меня хочешь, – с трудом ворочая языком, выговорила она.
Вообще-то она собиралась выразиться более витиевато, однако у нее ничего не вышло.
– Нет, не хочу, – возразил он.
– Хочешь.
Он молча разглядывал ее и хмурился.
– Зачем… зачем ты меня напоил? – спросила Энни.
– Чтобы не пыталась сбежать. Я знаю, что ты ведьма. Говорят, бренди мешает вам использовать ваши штучки.
– Я не ведьма, – отрезала Энни, а потом, не в силах справиться с собой, выкрикнула: – Что тебе от меня нужно?
– Мне? Ничего. Я жду остальных. Интересно, как тебе удалось сбежать? И что ты делаешь совсем одна?
– Скоро здесь будут мои друзья, – сказала Энни. – Поверь мне. И когда они появятся, ты пожалеешь.
– Я уже жалею, – сообщил он. – Меня здесь оставили просто на всякий случай, но я и представить себе не мог, что придется иметь дело с тобой.
– Ну, я… – Энни вдруг забыла, что собиралась сказать. Ей становилось все труднее думать, и прежние страхи, что она сходит с ума, теперь представлялись забавной шуткой. Ей казалось, что губы у нее стали огромными и неповоротливыми, а язык распух до размеров головы.
– Ты дал мне много шпир… спиртного.
– Точно.
– Я засну, и ты меня убьешь.
Энни почувствовала, как в уголке глаза появилась слеза и покатилась по щеке.
– Нет, это глупо. Я ведь уже мог тебя прикончить, верно? Нет, тебя нужно взять живой.
– Зачем?
– А мне откуда знать? Я всего лишь работаю на своего господина. А вот другие…
– Не придут, – прервала его Энни.:
– Что?
– Они все мертвы. Разве ты еще не понял? Все твои друзья мертвы.
Она засмеялась, сама не вполне понимая чему.
– Ты их видела? – беспокойно переспросил тюремщик.
Энни кивнула, подтверждая свою ложь. У нее было ощущение, будто она пытается удержать огромный чайник на конце тонкого шеста.
– Она их убила, – сообщила она.
– Кто?
– Та, что приходит к тебе в кошмарах, – язвительно усмехнулась она. – Та, что крадется за тобой в темноте. Она идет за мной. Ты будешь здесь, когда она придет, и пожалеешь.
Свет начал тускнеть. Свечи продолжали гореть, но словно где-то очень далеко. Темнота окутала Энни, словно мягкое теплое одеяло. Все вокруг вертелось, и разговаривать казалось слишком сложным.
– Идет… – пробормотала она, стараясь, чтобы он услышал предупреждение в ее голосе.
Она не то чтобы действительно заснула, но глаза ее закрылись, а в голове словно кто-то колотил по диковинным барабанам и сиял неестественный свет.
Перед глазами у нее одна картинка сменяла другую. Вот она в з'Эспино, в одежде служанки, отскребает грязное белье, а две женщины с огромными головами потешаются над ней на чужом языке.
Она на своей лошади, Резвой, мчится вперед, так быстро, что ее тошнит.
Она в доме своих покойных предков, мраморном доме в Тенистом Эслене, с Родериком, он целует ее голое колено, двигается вверх, касается бедра. Она опускает руку, чтобы погладить его по волосам, а когда он поднимает голову – видит, что его пустые глазницы заполнены червями.
Энни закричала, и ее глаза распахнулись навстречу водянистой, расплывчатой реальности. Она по-прежнему находилась в маленькой комнатке. Чья-то голова была прижата к ее груди, и с глухой яростью Энни сообразила, что лиф ее платья расшнурован и кто-то лижет ее. Она по-прежнему сидела в кресле, а его тело оказалось у нее между ног, причем ноги были уже голыми, без чулок. Он задрал ее юбки до самых бедер.
– Нет… – пробормотала Энни, пытаясь его оттолкнуть. – Нет.
– Не дергайся, – прошипел он. – Говорю же, что выйдет очень даже славно.
– Нет! – Она заставила себя закричать.
– Тебя все равно никто не услышит, – пообещал он. – Успокойся. Я знаю, как это делается.
– Нет!
Но он не обращал внимания на ее крики, не понимая, что она кричит уже вовсе не ему.
Она кричала той, поднявшейся из теней и обнажившей жуткие зубы в злобной усмешке.
ГЛАВА 4
НОВАЯ МУЗЫКА
Леоф цеплялся за свои кошмары. Какими бы ужасными они ни были, он знал, что продолжение будет еще хуже.
Иногда среди миазмов мрака и воплощенной боли, среди искаженных лиц, с чьих губ срывались угрозы – неразборчивые и оттого еще более пугающие, – среди трупов, кишащих червями, или во время полета над равниной, которая цеплялась за его ноги, точно свернувшаяся кровь, проглядывало что-нибудь приятное, словно луч солнца, пробившийся сквозь темные тучи.
На сей раз, как обычно, это была музыка – прохладное, сладостное пение клавесина проскользнуло в его мучительные сны, точно дыхание святого.
Однако это не успокоило Леофа; музыка и раньше к нему возвращалась, первые звуки всегда были мелодичными и ласкающими слух, но вскоре превращались в жуткую какофонию, от которой он лишь глубже погружался в пучину ужаса и в конце концов сдавался, прижимал к ушам руки и начинал умолять святых прекратить это.
Однако на сей раз музыка оставалась приятной, хотя и немного неуклюжей и любительской.
