Руслан Мельников - Тропа колдунов
— Тогда что? Тогда как?
Приказать таскать наверх воду? Но вода греческого огня не затушит, а лишь раззадорит его.
— Любому огню потребен воздух, — проговорил князь. — Без воздуха он гореть не сможет.
— Не понимаю.
— Вдохни поглубже, Тимофей, пока есть такая возможность. Сейчас ее не станет…
Тимофей в недоумении воззрился на князя.
— Это будет недолго, — пообещал Угрим.
— А-а-а?..
— Но это будет неприятно, — предупредил волхв.
Что «это»?
Расспрашивать уже не имело смысла. Князь снова чародействовал. Угрим издал протяжный шипящий звук, положил ладони одна на другую — будто снежок лепил. А после сжал — с видимым усилием.
Лицо князя налилось красным, на лбу вздулись жилы.
Тимофей оглох. Нет, не оглох даже. Оказался накрыт незримым куполом, не пропускающим ни звука, ни дуновения ветерка.
А Угрим все давил и давил заключенный меж дланями воздух.
Воздух… Воздух!
* * *Тимофей попытался вдохнуть. Не смог.
Ни вдохнуть не смог, ни выдохнуть, ни пошевелиться.
Потому что воздух вокруг него…
О-ка-ме-нел!
Да, именно так. Воздух стал подобен бревнам острожецких стен, что превратились в сплошную монолитную глыбу на выпирающем скальном основании, сохранив былую форму, но не суть.
Лицо Тимофея упиралось в пустоту и твердь. В пустую твердь. В твердую пустоту, которая не желала более вливаться в легкие живительным потоком.
«Воз-дух-стал-кам-нем!» — мучительно осознавал Тимофей и никак не мог осмыслить случившееся до конца.
Его словно замуровали заживо в одно мгновение. Словно все тело заключили в одни сплошные кандалы. Он почувствовал себя Кощеевой Костью в прозрачном яйце-кристалле. Жуткое ощущение. Грудь сдавлена, уста будто залиты холодным свинцом.
Тимофей попытался крикнуть. Не смог. Вопль застрял в глотке. Даже стон, даже хрип не вырывался наружу.
Отчаянно колотится сердце. Бешено стучит кровь в висках. И — мертвая тишина вокруг.
Угримово колдовство накрывало весь гребень стен. Скосив глаза, Тимофей увидел, как вражеские стрелы беззвучно отскакивают от затвердевшего воздуха в паре локтей от бойниц.
А главное: опадало и исчезало задавленное пламя. Лишь оставались густо чернеть на площадках и переходах неподвижные, размазанные клубы дыма. Князь оказался прав: даже греческому огню было не под силу разгрызть такой воздух. Вот только…
Да, задушенное пламя на стенах гасло. Но вместе с ним чародейство Угрима душило людей.
Тимофей с отчетливой тоской понял: все! Воздух в легких кончался. Ноги подкашивались, и лишь незримая твердь, сдавившая тело, не позволяла ему упасть.
«Значит, умру стоя, — промелькнула нелепая мысль. — И буду стоять после смерти».
Потом связных мыслей не стало. Только отчаянно билась одна. Последняя. Полумысль-полукрик. Крик немой и бесполезный: «Дышать! Дышать!»
И — никак не получалось.
Тимофей почувствовал, что умирает.
Смерть от удушья — не самая страшная смерть, но, как выяснилось, и не самая легкая.
Впрочем, не он один стоял сейчас на краю могилы.
Князь вон тоже весь аж побагровел.
Сквозь застывший дым Тимофей видел лучников на стенах. Стрелки, накрытые внезапным колдовством, замерли в нелепых позах. Красные (а кое у кого — и синие уже) лица, выпученные глаза, раскрытые рты, жаждавшие одного. Воз-ду-ха!
Колдовство закончилось внезапно.
Шум. Штурм. Ожившие и обрушившиеся со всех сторон звуки.
Вновь засвистевшие над головой стрелы.
Каменные тиски отпустили. Тимофей навалился на заборало и чудом удержался на ногах. Ветер — вперемешку с дымом от огня, которого больше не было, — ударил в лицо.
И — вдо-о-ох. Долгожданный, глубокий, пьянящий…
Тимофей дышал шумно, жадно и никак не мог надышаться. Воздух, пропитанный гарью, но такой желанный и сладкий, живительной струей входил в легкие. Наполнял их и выносил прочь давящую пустоту. И входил снова. Рядом, опершись руками о шершавые бревна-камни, хрипло дышал Угрим. Видать, князю тоже пришлось нелегко.
Лучники, уцелевшие в огне, хватали воздух ртами, будто выброшенные на берег рыбы. Несколько мгновений никто не был способен к бою. А между тем конец первой латинянской лестницы уже возник над стеной справа от ворот.
— Княже! — с трудом выкашлянул Тимофей.
— Вижу, — отозвался князь-волхв.
Взмах руки — и лестницу словно отбросила тугая тетива гигантского лука.
Внизу закричали придавленные люди.
А к стене прислонились еще две лестницы.
Град стрел, пущенных снизу, засыпал крепость. С верхней площадки осадного туруса тоже метко били лучники и арбалетчики.
— Прикрой меня, Тимофей, — потребовал князь. — Мне самому сейчас защищаться будет недосуг.
Угрим шагнул к бойнице. Тимофей перекрыл узкую щель в стене щитом. По щиту ударило. Сильно. И еще раз, и другой, и третий. Арбалетный болт свистнул над головой князя. Длинная стрела звякнула о шлем Тимофея.
Одного взгляда, брошенного вниз, хватило, чтобы понять: плохо дело. Под стеной уже вовсю бурлило людское море. Рыцари, оруженосцы, наемники, кнехты, стрелки — все смешалось в пеструю орущую массу, над которой медленно вздымались огромные лестницы. По двум из них, уже приставленным к стенам, как муравьи карабкались человеческие фигурки. Осадный турус почти подполз ко рву. Скоро и для него будет готов проход.
Угрим вновь что-то забормотал. Руки выставлены вперед, пальцы скручивают незримый валик. И…
Словно тяжелое бревно обрушилось на приставленные лестницы. И они переломились, рухнули. Горохом посыпались вниз облеплявшие их латиняне.
Но штурмующие уже перебрасывают из-за частокола новые лестницы, лезут через тын сами. Десятками, сотнями. Подходят ближе, ближе… Вражеские стрелы летят все гуще.
— Это не поможет, княже! — пробормотал Тимофей. — Этим латинян не остановить!
Нужно было что-то другое. И Угрим сделал. Другое.
Князь широко, словно сеятель, разбрасывающий зернь, махнул рукой в сторону бойницы. Блеклые, едва заметные искорки слетели с кончиков пальцев волхва и тут же погасли по ту сторону стен. Вражеские стрелы, летевшие к надвратной башне, закружило невидимым смерчем, повернуло и швырнуло обратно, вниз — смертоносным дождем на головы латинян. Не все успели вскинуть щиты…
* * *Волшба продолжалась. Руки князя метались, раскручивая незримые вихри — вправо, влево, вдоль стен, по-над заборалом. Волна магических токов и завихрений ширилась, подхватывая и разворачивая все больше и больше вражеских стрел.
Латиняне стрелять перестали.
