Светлана Багдерина - Иван-царевич и С.Волк
Но потом ему пришло в голову, что дождь может быть и косой, и он мысленно добавил: "А окошки застекленные."
Потом свое мнение высказал желудок, решивший что, пожалуй, съеденного завтрака до обеда не хватит, и Иван продолжал: "А также при пассажирах должен бы был состоять челядинец специальный, который бы их пирожками обносил. В смысле, кормил. И поил тоже." Но остывшие после долгого пути пирожки и холодный чай заголодавшему царевичу не показались достаточно привлекательной перспективой, и он тут же к мысленному проекту решительно добавил переносную русскую печь и повариху к ней.
Несколько больше сомнений вызвало возможное наличие нужного чуланчика, который все-таки был принят, в конце концов, с той поправкой, что при перелете над населенными пунктами он будет закрываться челядинцем-разносчиком.
"А все же, если целый день лететь, а то и несколько, то скучновато может быть," — нашел царевич новый изъян в своем детище. — "Пожалуй, надо там будет держать скоморохов команду, песельников и сказителя с гуслями. И запас продуктов и для них тоже. Тогда клети нужны будут, хоть как крути… И людская. Хм, тогда места еще побольше надо. Да это у меня уже целая изба получается! Хотя, ну и что, что изба. Очень даже и хорошо это. И назову я ее тогда… Назову я ее… Как бы это ее половчее назвать… Чевой-то не придумывается. Ну, да ладно. Потом придумаю."
Но тут сомнение закралось в голову Ивана, и он встревожено и озабоченно заскреб в затылке.
"А если волшебство откажет в воздухе? Тогда что? Ага! Придумал! Надо управляющему повыше летать приказать, а всем пассажирам метлы выдавать, как у бабок-ежек, перед началом полета, чтобы в случае чего они на них сели — и пошел через дверь по одному!"
Услужливое воображение Ивана нарисовало ему самого себя с помелом промеж ног на пороге стремительно несущегося книзу его неопознанного летающего объекта, а рядом — необъятного как Родина, бледного, с выпученными глазами боярина Бориса, старейшего Думы, с метлой и супругой своей Федосеею в вытянутых трясущихся руках…
Нет.
Что-то во всем этом было неправильно, и царевич с раздражением вымарал эту картину из мыслей.
"Не будем об этом. Подумаем лучше, как же я все-таки ее назову. "Летающий дом"? "Изба летающая"? "Летный дворец"? Во! Есть! Назову-ка я ее "Изба самолетная"! Такое даже королевичу Елисею не снилось, хотя, если быть справедливым, то на странице тысяча четыреста пятнадцатой… А вообще-то, нет. Все равно не то. Вот. А делать такие, окромя как царским казенным заводам, запретить, а за полет золотом платить. Тем, кто согласится."
И, поразмыслив над этим предложением, честный Иван со вздохом добавил: "Да только какой же дурак по своей воле туда полезет. Ну, разве только мы, витязи Лукоморья…"
* * *На закате караван приземлился на лесной полянке, заложив предварительно такой вираж, что расслабившийся и ничего не подозревающий царевич едва не вылетел из ненавистной бочкотары головой вниз. Впрочем, сама посадка прошла на удивление мягко, и о том, что они уже сели Иван догадался только тогда, когда через край заглянула слегка взлохмаченная голова Серого и изрекла: "Приехали. Конечная."
Радостного события не смогла испортить даже привычно перевернувшаяся бочка, и Иван с наслаждением растянулся на восхитительно мягкой и душистой траве во весь рост, обняв руками земной шар. "А снится нам трава, трава у до-ома…" — в экстазе зазвучали в голове с детства знакомые строки, внезапно приобретшие совершенно новое, глубокое значение, а блаженная (идиотская) улыбка, расплывшись, заняла все доступное место на измученном угрозами приближения морской болезни лице Ивана.
Идиллическая картина возвращения блудного сына к матери-земле была прозаически нарушена воткнувшимся у самого царского носа топором.
Вслед за топором к царевичу вразвалку приблизились его новые сапоги.
Иван обижено поднял вопрошающий взгляд.
— Я иду на охоту, Ярославна готовит ужин, а тебе остается хворост, — изложил суть дела Волк. — Возражения, поправки есть?
Было ли это из-за наступающих сумерек, или на самом деле, но Ивану показалось, что цвет лица Волка тоже несколько далек от идеального. Возможно, это объясняло и необычную краткость отрока.
Иван подумал, отрицательно качнул головой и стал медленно и осторожно принимать положение "на четвереньках", и только после этого — "стоя вертикально, плюс-минус десять градусов в любой данный промежуток времени".
Минут через пять, после того, как он уже смог твердо занять позицию под углом в девяносто градусов к поверхности земли, он рискнул наклониться, подобрал топор и неестественно твердым шагом направился в лес.
В лесу было тихо и прохладно, пахло грибами и сыростью, а зарождающиеся из ниоткуда молочные клубы тумана придавали всему оттенок нереальности. Понятия пространства и времени теряли здесь свои традиционные значения, растекаясь и перемешиваясь с туманом.
"Как во сне," — подумалось царевичу, — "когда хочешь рассмотреть поподробнее что-нибудь, но стоит приглядеться, как все расплывается перед глазами, ускользает, и видишь, что на самом деле там ничего нет, и не было…"
Что такое хворост, царский сын представлял весьма смутно, но у него создавалось такое впечатление, что это каким-то образом имеет отношение к деревьям, а раз ему был выдан топор, то значит этот хворост или очень большой, и его придется измельчать прежде чем собрать, или это все-таки какая-то часть дерева, и его придется сперва от него отделить. И в том, и в другом случае этот хворост должен был быть чем-то специфическим, а иначе его просто нарубили (насобирали?) бы прямо у полянки.
Оставалось только вычислить, что же это именно такое, где его берут, и приступить к выполнению задачи — отошедший от дневных полетных испытаний желудок вежливо, но настойчиво стал напоминать, что вообще-то сейчас уже время ужина.
Иван продолжал двигаться вперед, раздвигая перед собой жиденькую поросль и туман, доходившие ему до пояса, и беспомощно окидывая взглядом окружающий его лес.
Ничего такого, при виде чего сразу стало бы понятно, что это именно хворост, и ни что иное, на глаза по-прежнему не попадалось. И несмотря на титанические усилия припомнить что-либо подобное из приключений лукоморских витязей, на ум ничего адекватного не приходило.
Каждый раз, когда королевичу Елисею случалось ночевать одному в лесу, ему или попадалась избушка (с разбойниками, с Бабой-Ягой, с красной девицей, с тремя поросятами и так далее), или на весьма удобной (без признаков сырости и тумана) полянке уже горел готовый костер, разожженный предусмотрительными путниками (разбойниками, Бабой-Ягой, красной девицей, тремя поросятами).
