Степь и Империя. Книга I. СТЕПЬ (СИ) - "Балтийский Отшельник"
Постепенно возвращались остальные поисковые команды. Лагерь пришел в движение, рабов загоняли в клетки. Большинство из них остались голодными — одни не успели получить еще похлебку, другие не успели доесть.
Посреди лагеря разожгли два ярких костра. Беглую пленницу поставили на колени, один из воинов удерживал ее за волосы, намотанные на руку. Она пришла в себя и беззвучно плакала, прижимая к лицу связанные руки.
Повозки с рабскими клетками разворачивали кругом вокруг двух костров, меж которых неподвижно стоял степняк со скорчившейся у его ног обнаженной фигуркой.
Непонятные безмолвные приготовления продолжались и рабы замерли в тревожном ожидании. Казалось, сгустился сам воздух.
Девчонку привязали за запястья к ободу массивного колеса от повозки, которое с трудом прикатили два воина.
Когда приготовления были закончены, все остальное произошло быстро, четко, обыденно и оттого чудовищно. Так, что каждый из невольных зрителей этого жестокого зрелища, проникся и примерил на себя. Драма несла очень простое сообщение каждому рабу: «Ты можешь быть следующим!».
Без какой-либо команды два воина опрокинули беглянку на спину и вытянули в струнку.
Один сел ей на грудь, другой — на тоненькие ляжки, задавив даже вероятность малейшего движения. А третий поднес раскаленное пламенеющее тавро к выпирающему девичьему лобку. Шипение горящей плоти тут же заглушил ужасный крик — но раскаленное железо уже убрали от заклейменной рабыни. Рабыня выла, запрокинув голову, а другие пленницы с ужасом затыкали уши, чтобы отгородиться от этого вопля страдания.
Воины отступили, и несчастная приподняла голову, с ужасом и всхлипываниями рассматривая страшную метку.
Степняки использовали не маленькое рабское клеймо, а тавро для клеймения скота размером с ладонь, потому огненный знак внизу живота распростерся от паха до паха. В ярком свете костров всем были видны малейшие детали, которые сделают это воспоминание незабываемым для каждой рабыни: трещинки на подергивающихся маленьких узких стопах, полуоткрывшееся яркой краснотой лоно промеж бледных бедер, испарина на лбу и «под ложечкой», катящиеся слезы, распахнутый в отчаянном крике провал рта…
Содрогающаяся в рыданиях рабыня с раздвинутыми полусогнутыми ногами в ярком свете костров рассматривает клеймо на своем животе — врезающаяся в память картина, как находка талантливого постановщика, завершила первый акт действия. И гениальный режиссёр протянул эту драматическую паузу до ее естественного разрешения…
Пауза завершилась, когда рабыня обессиленно уронила голову и обмякла, еще шире распахнув бедра.
Второй акт был столь же непригляден и жесток. Клеймивший беглянку молодой воин встал над ее лицом, зажал тоненькое тельце между голенищами сапог и долго мочился на свежее клеймо. А потом, задрав остренькие коленки девчонки к заплаканному лицу, деловито и быстро изнасиловал ее. Двое, помогавшие ему в клеймении, поочередно вложили по два пальца в сочащуюся кровью и семенем щель и, торжественно подняв измазанные кровью пальцы, громко произнесли: «Свидетельствую!»
Но все происходящее поблекло на фоне трагического финала.
Один из работорговцев сел на грудь девочки и задрал ее ноги верх, второй придерживал и направлял заостренный металлический кол длиной больше человеческого роста, а насильник трем короткими резкими ударами загнал это острие примерно на локоть в тело. В криках, что рвались из горла несчастной беглянки, не было уже ничего человеческого, другие рабы в ужасе затыкали уши, чтобы не слышать этого. Но палачи словно не слышали ничего, не суетились и не мешкали. Споро, но не торопясь, они вершили сценарий казни, каждый акт которой должен был потрясти до глубины души каждую рабыню.
Забив кол, они связали ноги бьющейся в конвульсиях жертвы в коленях и лодыжках, и установили кол в ступице колеса, для надежности закрепив его деревянными клиньями. И развязали ее ноги…
В тот момент, когда освободившиеся ноги, лишившись опоры, заскользили по гладкому окровавленному металлу, и бедная девочка насадилась на острие всем весом своего телом, оказалось, что крики могут быть еще громче, пронзительнее и ужаснее. Девочка билась и сучила ногами, но каждое движение только усугубляло ее муки, только загоняло кол еще глубже.
И вот только теперь старший караванщик вспомнил про Ирму.
— Приведите мне эту… — он на мгновение замялся. У рабынь никто не выяснял их имен, а новых им хозяева еще не дали. — Которая дважды не дева! У нее еще должны быть забинтованы руки…
Когда Ирму бросили на колени у его ног, он задумчиво смотрел на корчащееся на колу тело. Наклонившись к Ирме, он схватил ее за волосы и развернул лицом к умирающей девочке.
— Смотри! Нравится? А ведь это ты приговорила ее!
— Чудовище! Животное!! Она же совсем ребенок!!!
— Это дело твоих рук! У нее не было ни одного шанса. О наказании за побег знали все. Я сказал слово — я сдержал его.
— Лучше смерть, чем рабство!
— Поставить рядом еще один кол? Пойдешь и присядешь на него сама?
Ирма осеклась. На такую героическую самоотверженность она была не готова. Но дурость не давала держать язык на привязи.
— Если это моя вина, то почему ты казнил ее?
— Но ведь бежала она? Так что это ее выбор. Она, по большому счету, уже была мертва, когда ее притащили в лагерь, хотя еще и не знала этого. Она не отбежала и двухсот шагов от лагеря. Ее укусил черный скорпион, и она пережидала, пока пройдет боль. От укуса черного скорпиона человек умирает три дня и два из них молит, чтоб его убили и избавили от страданий. На колу она умрет еще до полуночи. Так даже милосердно. Она все равно умрет. Зачем убивать еще одну рабыню, и множить убытки? Кстати, за нее дали бы больше, чем за тебя — она младше тебя и была девственницей.
— Милосердно??? Ты знал, что она умирает и милосердно решил добить ее? Так зачем было ее мучить?
— Мучить? Ее никто попусту не мучил. Никто не мучает овцу, прежде чем забить ее на шашлык. Никто из нас не получает удовольствия, причиняя боль. Не больше необходимого.
— Необходимого??? Что из этого было необходимо⁇!!!
— Всё. Она была приговорена к смерти. Вот этот молодой воин пожелал приобрести ее посмертие. Но для того, чтобы привязать ее после смерти, заклеймить ее надо было при жизни. И скрепить связь через клеймо. Побратимы закрепляют связь через кровь. Для рабыни достаточно и мочи. Теперь она будет ждать его за гранью миров, чтоб принадлежать ему, когда придет его время. Или приходить во снах на его ложе, когда он пожелает ее призвать. Двое воинов засвидетельствовали, что он сам клеймил рабыню и взял ее. После этого был исполнен обещанный приговор. Теперь каждая рабыня знает, как долго и мучительно будет умирать, если вздумает бежать.
— Она останется рабыней после смерти? Каждая из нас останется рабыней даже после смерти? — вот сейчас Волку удалось действительно ужаснуть ее до глубины души. Рабство длиною в вечность? Душа в ошейнике??? Страшнее этого невозможно помыслить… И степняк уловил ужас в ее голосе.
— Нет, не каждая. Только та, которую пожелает «привязать» ее первый хозяин, положивший клеймо. Кстати, да, завтра надо будет объяснить рабыням, что убежать не удастся даже умерев. Им полезно будет это знать, — работорговец уже откровенно насмехался. — И еще. Я не знал, что это ты перегрызла ей ошейник. Другие рабыни приползли на брюхе, чтоб сказать этом охраннику. Их наградили миской похлебки. Они ели, слушая, как вопит беглая рабыня, которую поцеловал горячий металл.
— Я буду молиться Единому, чтоб он покарал тебя!
— Да, ты действительно дерзка и глупа. Ты будешь молиться Единому? Молись, чтоб не прогневать меня! Единый отдал Седому Волку Степь, чтобы его народ кусал и терзал Империю, не давал ей заснуть и ожиреть. Чтоб имперские овцы возлюбили своего пастуха и пастушьих собак. Все, что делает мой народ, он делает с соизволения Единого и его помыслом! Запомни это! И то, что ты валяешься под моими ногами — с соизволения Единого и во славу Седого Волка. А теперь о твоем наказании. Ты будешь с ней, — степняк мотнул головой в сторону корчащейся на колу фигуры. — Будешь смотреть ей в глаза, пока она не уйдет за грань мира. И попробуй еще раз вызвать мой гнев — ты позавидуешь рабыне, смерть которой ты будешь сторожить сегодня!
