Барби. Часть 1 (СИ) - Соловьев Константин Анатольевич

Надушенным платком не отобьешься от своры жаждущих крови сук, желающих поквитаться с тобой за старые обиды или просто ищущих жертву по той же причине, по которой ее ищут все молодые дерзкие хищницы. Табакерка — не самое надежное оружие против какой-нибудь прожженной зубастой пизды из Шабаша, которой приглянулось твое смазливое личико, и которая желает затащить тебя в свою койку. Амулет — хорошее средство от гонореи или молочницы, но не от удавки, которую накинут тебе на шею в первой же подворотне, чтобы отнять кошель или самозабвенно избить до состояния хлюпающего мешка с костями, просто вымещая грызущую изнутри злость. Брокк — город возможностей, и возможность встретить рассвет со вспоротым брюхом, лежа в придорожной канаве, неизменно подстерегает тебя за каждым углом, а углов в этом городе, кажется, становится все больше с каждым годом…

В свое время она перепробовала много всяких штук, от обычных палиц, обтянутых сыромятной кожей и неизменно популярных в Унтерштадте, до изящных смертоносных стилетов, примитивных в своей варварской эффективности кистеней и оставляющих страшные раны уличных шестоперов. Старый мудрый Броккенбург готов был предоставить к услугам своих воспитанниц все самое лучшее, и неважно, вышло оно из именитых кузниц Золлингена или было создано из того, что оказалось под рукой — все это добро охотно пускалось в ход в дортуарах Шабаша или на улицах. Иногда можно было обнаружить чертовски любопытные экземпляры, больше уместные в королевском саксонском арсенале, чем на улицах вольного имперского города.

Некоторые суки, мнящие о себе невесть что, предпочитали носить боевые цепы, громоздкое, но удивительно сокрушительное оружие, которое они навострились ловко укрывать на себе, пропуская усеянное заклепками било изнутри в рукав дублета. Другие щеголяли ременными нагайками, для которых не составляло труда в одно касание снять с тебя кусок шкуры длиной с ладонь, или миниатюрными глефами — тоже чертовски неприятная штука, способная в один удар с поворотом намотать твои кишки, точно пряжу.

Чертовы суки. Барбаросса была уверена в том, что они делают это не по насущной необходимости, а только чтобы продемонстрировать свой блядский утонченный вкус, не терпящий таких примитивных и грубых орудий, как ножи и дубинки. Херовы выскочки. Если уж твой папенька не барон и не граф, нечего воротить нос, тем более, что ножи и дубинки имели более долгое хождение в Броккенбурге, чем талеры нынешнего императора, ими, небось, еще прабабушки нынешних прошмандовок обучали друг дружку уму-разуму.

Однажды в тесном переулке нижнего Миттельштадта ей встретилась оторва, орудовавшая годендагом. Во имя семидесяти двух владык Ада — годендаг[4]! Она бы еще вооружилась дедушкиным гросс-мессером или алебардой! Барбаросса измолотила ее с особенным удовольствием, вмяв лицо в череп и переломав половину костей, с трудом поборов соблазн засунуть ей херову палку туда, куда она привыкла засовывать совсем другие вещи.

С другой стороны… Барбаросса едва не хмыкнула, вспомнив, что и сама когда-то щеголяла однолезвийным охотничьим багинетом, взятым в качестве трофея в какой-то схватке, который использовала на манер короткой сабли. Хорошая была штука, жаль, громоздкая и тяжелая, не вполне подручная для тесных переулков.

«Брось эту херню, — мрачно посоветовала ей Панди, поглядев на то, как она крутится с багинетом в руках, неуклюже отрабатывая выпады по гравюрам из какого-то древнего фехтбука, — Пока ты не нанизалась на нее сама, как на херов вертел. Или пока стражники не сцапали тебя с этой штукой в руках. Ты можешь оказаться на дыбе еще до того, как успеешь произнести «Я буду хорошей девочкой, обещаю!». И вообще, брось таскать эту дрянь! У тебя крепкие кулаки, сестренка, и отменный удар. Если тебе что и нужно, так это парочка хороших кастетов или свинчатка, а не все эти колючки…»

Умница Панди. В ту пору ей было семнадцать, она лишь год назад выпорхнула из-под жесткого крыла Шабаша, но уже казалась пятнадцатилетней Барбароссе мудрой и повидавшей жизнь, точно почтенный ландскнехт, успевший принять участие в двух дюжинах кампаний и войн. Некоторые ее советы сэкономили ей больше крови, чем все занятия в лекционных залах университета, а некоторые — неоднократно спасали жизнь. Тогда, два года назад, хлебая ядовитый воздух Броккенбурга, кажущийся ей почти сладким после кислого смрада ее родного Кверфурта, она уже мнила себя прожженной сукой, которую Броккенбургу нипочем не укатать. Даже не подозревая, что танцует на краю пропасти, засыпанной тысячами тел ее предшественниц, тоже мнивших себя самыми дерзкими и хитрыми, но превратившимися в золу, пепел и корм для фангов.

Эх, Панди… Где ты сейчас со своими мудрыми советами?

«Кокетка» и «Скромница» негромко загудели, точно две опытные соблазнительницы, призывая достать их из тайных карманов. Что-то подсказывало Барбароссе, что если эти дамы выберутся наружу, увенчав ее кулаки, улыбочка приказчика враз потускнеет, а то и стечет с лица дрянной алой лужицей с перламутровыми вкраплениями зубов. Пожалуй, она даже не станет вколачивать челюсть ему в глотку. Просто приложит пару раз, а потом кокнет несколько баночек со славными мальцами, глядишь, цена на гомункулов резко упадет — иногда даже скупые лавочники Эйзенкрейса идут навстречу своим покупателям…

Не смей.

Барбаросса отняла руку от потайных карманов, не дав жадно стиснутым пальцам нырнуть в предусмотренные для них отверстия. Не смей, Барби. Это не привычный тебе Унтерштадт, где ты развлекалась в юные годы, это чертов блядский Эйзенкрейс, почти вершина горы. Здесь охранные големы торчат на каждом углу. Пикнуть не успеешь — дребезжащая сталью гора возникнет у порога, отрезав путь, а в воздухе вспыхнет узор из охранных чар, от которого дублет вспыхнет прямо на тебе, точно клочок ваты.

Магистрат не любит беспутных ведьм, доставляющих городу хлопоты. Хвала мудрости бургомистра Тоттерфиша, он согласен мириться с теми беспутными ведьмами, что терзают друг друга, но только лишь до тех пор, пока эти шалости не перекидываются на прочих, а тогда уж не дает спуску, проводя кратчайшей дорогой к гильотине, и все возражения университетских властей бессильны, как бессилен кусок щебня пробить заговоренную демоном стальную кирасу. Броккенбург — вольный имперский город и за пределами университета сам вершит суд, неважно над кем, над фальшивомонетчиками, конокрадами, ночными душителями или чересчур возомнившими о себе суках с ножами.

Барбаросса стиснула зубы, силясь оторвать руки от призывно манящих кастетов. Подумай о Панди, приказала она сама себе. Панди нипочем не стала бы крушить при свете дня чертову лавку. В жилах у Панди текла кровь самого Ада, подчас подбивающая ее на дурные поступки и дерзкие вылазки, но в глубине души она была мудрой разбойницей, наша Панди. И очень, очень осторожной. Она вернулась бы в Эйзенкрейс под покровом ночи, вооруженная парой заговоренных отмычек, потайным фонарем и кинжалом. И вскрыла бы замок аккуратнее, чем баронский хер вскрывает застарелую целку.

Барбаросса едва не застонала от бессилия. У них с Котейшеством нет времени ждать до темноты, кроме того… Кроме того, сестрица Барби, как бы ни хотелось тебе уверить себя в том, что ты ничем не уступаешь своей наставнице Панди, твои руки — руки разбойника, а не воровки. Они славно умеют сворачивать челюсти и вышибать зубы, но совершенно не обучены работе с тонким инструментом, а первый же охранный демон превратит тебя в клочок тлеющей мохнатки на полу лавки. Если еще прежде живущий в дверном замке адский дух не оторвет ей нахер руки по локоть — судьба многих незадачливых взломщиков в Броккенбурге…

— Котти? — осторожно спросила она.

Котейшество потупила взгляд. Теперь ее больше интересовали носки истоптанных сапожек, чем плавающие в питательной жидкости херувимчики с ясными безмятежными глазами. Наверняка, давно сама поняла, просто не подавала виду. Черт, поняла сразу, едва только они вошли в лавку, а гомункулов разглядывала только чтобы не подавать виду.