Наталья Игнатова - Ничего неизменного
Хасан не откажется, теперь Шиаюн это понимала. Он из тех редких — почти не существующих людей — кто сумеет правильно распорядиться даже всемогуществом.
Она все-таки зажмурилась, когда Хасан в очередной раз оставил ее у стены и скользнул вперед, пропадая из виду.
Он жесток. Безжалостен. И, кажется, бессердечен. Нет сердца, потому и чары бессильны. Тот ли это союзник, который ей нужен? Тот ли это, на кого она хотела бы полагаться?
Да! Ей не нужна жалость. И у нее достаточно чужих сердец. А быть жестоким — это плохо для людей. Может быть, для вампиров. Но только не для демонов.
* * *
Гранат хватило с избытком. Крови — едва-едва. Фляга, которую Заноза отдал перед выходом, закончилась, так же, как две другие, взятые про запас. Волшебная кровь, старая, на Земле квартовой фляги хватило бы на четыре-пять таких рейдов. На бой с такими же призраками, с аждахами, даже с фейри.
На Тарвуде трех кварт оказалось мало.
Хартвин знал, кого оставить на охране Ядра. Не аждахи — хоть живые, хоть мертвые — были самой большой опасностью в подземельях, а обычные призраки. Две сотни бесплотных душ, разъяренных и страдающих. Они брали не умением, не силой — числом. Их когти не причиняли вреда — Хасан воплощал несчастных мертвецов прежде, чем они успевали до него дотронуться, а воплощенные, призраки мгновенно теряли смелость и злость. Но их дыхание — потоки белесого ветра, похожие не то на метель, не то на стремительно проносящиеся в воздухе нити паутины — отнимало силы, хоть и не наносило ран. Порой эти холодные нити, стелющаяся по полу поземка, заполняли тоннели целиком. Тогда Хасан оставлял Шиаюн под прикрытием какого-нибудь выступа, или заталкивал в боковой проход, и шел напролом. Полагаясь лишь на свою скорость и на волшебство старой крови.
Если метель и паутина не занимали все пространство, Шиаюн достаточно было держаться у него за спиной. Хасан проходил сквозь потоки ядовитого дыхания, несколькими ударами сабли воплощал духов, и до появления стаи новых противников можно было сделать передышку. Свериться с картой. Сделать глоток из фляги.
Каждый такой рывок стоил крови. То, что убило бы Шиаюн, было опасно и для него, уже мертвого. А призраки дышали, даже оказавшись в радиусе взрыва гранат, когда попадали в разлет осколков вместе с аждахами. Хасан был бы рад не трогать их, не воплощать, но не воплощенные, они выдыхали яд. Застывали в полной неподвижности, а раскрытые рты продолжали исторгать паутинную взвесь, пронизанную снежными искрами.
Это было по-своему красиво — Занозе бы точно понравилось — но прикосновение нитей, холод снега, высасывали из тела кровь быстрее, чем «поцелуй».
Воплощенные, призраки оставались беспомощными, неподвижными, обреченными на верную смерть. Если только не смогут вырваться из волшебного круга раньше, чем обретут силу убитые дважды аждахи.
Этот рейд не был самым сложным, не был самым опасным, он оказался проще двух предыдущих, и проще десятков других, тех, в которые приходилось выходить на Земле. Мадхав не ошибся. Не ошибся никто из вампиров, друзей Занозы, наблюдавших за его жизнью издалека, и полагавших, будто он остается с Хасаном потому, что противоположности притягиваются. Пусть они и думали теперь, что все наоборот, и подобное тянется к подобному.
Противоположности. Именно.
Заноза говорил, что за все столетие не дрался столько, сколько за последние четырнадцать лет. С тех пор, как судьба свела их в Лондоне.
Заноза, с его репутацией безумного убийцы, обидным прозвищем, взрывным характером и отсутствием инстинкта самосохранения, в действительности никогда не стремился воевать. Он строил, изобретал, совершенствовал. Создавал. Что угодно, от лего-городов до новых компьютерных программ. От игрушечных железных дорог до принципиально новых бизнесов. Он не убивал, а очаровывал. Не избавлялся от конкурентов, а делал их союзниками. И нужно было очень постараться, чтобы стать его врагом.
Чтобы стать врагом Хасана, достаточно было причинить вред Занозе.
Вред, о котором сам Заноза мог вообще не знать.
И прозвище Хасана, Убийца Вампиров, не обидное, нет, было куда хуже, чем то, которым наградили Занозу. Потому что было заслуженным.
Заноза играл в убийства и драки. Хасан — делал работу.
…Призраки больше не попадались. За спиной остались запертые в волшебных кругах, расчлененные аждахи и сошедшие с ума от страха люди. В тоннелях стало светлее, и сияние лезвия сабли будто потускнело в этом золотом свете.
Похоже на солнце… наверное. Хасан не слишком хорошо помнил солнце.
Шиаюн все прибавляла шаг. Перестала бояться и теперь спешила, забывая об осторожности. А когда он, по-прежнему избегая прикасаться к ней, велел не торопиться, отмахнулась с улыбкой:
— Там нет призраков. Я бы их почувствовала.
Глаза ее сияли от счастья. Как будто она уже получила то, о чем мечтала. И золотой свет становился все ярче, все сильнее. Согревал, но не обжигал.
Может, и правда, солнце такое же? Когда светит сквозь толщу воздуха, защищающую Землю от смертельного жара.
Когда они вышли в зал, заполненный светом, как жидким золотом, Хасан поверил, что призраков больше нет. Здесь вообще не могло быть ничего испуганного, страдающего или жестокого. Если кто-то из духов и добирался сюда, в этом месте они должны были обретать покой. Но зал был пуст. Ровный пол, высокий гладкий свод купола, стены из матового камня — все излучало свет, но кроме света тут не было ничего. Как бы ни выглядело сердце демона, пресловутое Ядро Тарвуда, оно должно было… быть чем-то.
Или нет?
— Здесь, — выдохнула Шиаюн. — Здесь! Просто бери это. Это все — и есть сердце, Хасан. Мое станет таким же. И твое, когда ты возьмешь эту силу. Подарок! Это подарок. Такой невероятный, такой чудесный… Просто скажи: «я беру твой дар, демон». Я беру твой дар, демон, — повторила она, закрыв глаза.
Хасан подумал, что существо, чье сердце — свет, наверное, можно было бы и не убивать. Шиаюн должна была, обязана была измениться, приняв эту силу, став этим солнцем. Ну, так что ж? Заноза говорил, что Хольгер тоже изменился. Многие менялись. Но кого это спасло от расплаты за грехи?
Шиаюн открыла глаза. Золотые. Пронзительные. В одно мгновение счастье в ее взгляде сменилось ужасом. Ужасом и непониманием.
Она не знала — за что.
И, конечно, ничего не успела.
Песнь Паломы была короткой и страшной. Белый клинок отделил голову Шиаюн от тела, и в следующий миг демоница превратилась в свет. Вспышку золота в золотом сиянии Ядра.
От нее не осталось ничего, ни крови, ни праха. Чистый свет и чистое лезвие Паломы, сделавшего свою работу, как Хасан сделал свою.
