Ольга Шумилова - Монеты на твоей ладони
– Да какое ты право вообще имел?!! – заревела я раненым зверем, у которого пламя ненависти и злости выжигает душу.
Рука окаменела, меч застыл, уже касаясь одежды. Тройная спираль огня окутала, сжала, лишила движения. Осколок выпал из парализованной руки. Тело зависло над землей, а вокруг по спирали бежал живой огонь. Губы предательски скривились. Все зря. Да и на что ты надеялась?… Все мы неравны Высшим. Ни в чем…
Злость ушла, целиком вложенная в один-единственный удар, оставив за собой выжженную пустыню.
– Вы созданы только благодаря мне. Какие еще тебе нужны права? – равнодушный взгляд приколол к месту, как будто огненных тисков было недостаточно. – Я не хочу твоей смерти. Иди, – он махнул рукой, и огонь освободил, отшвырнув прочь. Я покатилась по жесткому камню, отбивая ребра, и остановилась у самого края обрыва, неловко став на четвереньки.
Буря ревела, набирая обороты. Клубящаяся тьма сгущалась, спускалась с гор все ниже и ниже, почти до самой земли. Закручивалась в вихри, рвалась молниями и истекала дождем. И где-то в сердце этой черноты зажигались все новые и новые багровые звездочки, не имеющие никакого отношения к звездам небесным. И мой народ где-то там внизу бился с этими звездами, терял души и истекал кровью, а я ползала в пыли, все еще не веря до конца.
– Мы всего лишь пешки?! – крикнула я сквозь грохот урагана, оттирая с лица пыль вперемежку с дождем.
– Не пешки, – ровно сказал титан, бесстрастно глядя на мои попытки подняться, – Монеты. Кто-то золотая, а там, – он кивнул вниз, на замок, – гость медяков. За них покупают мир.
– Сволочь! – выплюнула я в холодное, мудрое, вечное лицо.
– Другие не лучше, – бросил он. – Я хотя бы пытаюсь вас спасти.
– Ты спасаешь себя, – прошептала я. – И никого больше.
– Да. И ты делаешь тоже самое.
Вот так. Я судорожно вздохнула, чтобы не зарыдать. Горькими, детскими слезами по своей загубленной юности, по своей жизни, отданной служению непонятно чему. По чужим, далеким и близким мне жизням, таким же загубленным то ли нами самими, то ли всемогущими Высшими. Вздохнула и побежала прочь, к краю, раскрывая крылья, черные, как небо над головой. Черные, как его душа.
Алекс.Было тошно. Муторно, глухо и – тошно. В крошечном закутке двора, загороженном со всех сторон высокими каменными стенами старой и новой сервятни, на юго-юго-западе безразмерного на поверку внешнего двора собралась кучка тех, кто остался. Выжил.
Люди сидели, сгорбившись под мелким, противным дождем. Взгляд перебегал с одного лица на другое и я понимал – эти люди уже не жильцы. Потухшие глаза, усталые, измотанные и ко всему безразличные лица, а главное – сломанный стержень внутри, потерянная надежда и воля к жизни. Где-то за стенами грохотало. Судя по всему – все-таки не гром. Люди сражаются, и сражаются отчаянно, но это – уже не наш бой. Он ушел далеко на север, к замку. Эх, замок, замок… Найдется ли еще хоть одна школа магов-стихийников такого масштаба? Во всей Безымянной едва ли наберется столько стихийных магов – специализация, что ни говори, специфическая. Вот уж в самом деле, дави гадину в зародыше… Понимающие оказались, твари. А мы вот сидим здесь, ошметки и огрызки более чем десяти отрядов, сидим с полным безразличием к миру, запертые в тесном закутке и тихо страдаем. Без командира, без плана, без оружия и без денег. Впрочем, все у нас есть, просто всем тошно.
– Шейр, я говорил тебе, что ты идиот? – совершенно неожиданно брякнул я вслух.
– Ты не говорил. Ты орал это благим матом, причем все то время, что мы прорубались через южный двор. Сам-то хоть помнишь?
– Я?… Вот уж в самом деле крыша едет… – пробормотал я себе под нос. Ну не то чтобы я совсем ничего не помнил… Но в памяти определенно случались провалы. Взять хотя бы место, когда я с удивлением обнаружил у себя на плече печально знакомого матерящегося типа. И, оказывается, от него не отставал? Ндамм… Да, я стал очень своим. Своим больше, чем они сами. Даже удивительно, как быстро привыкаешь к крови, трупам, к тому, что рядом кого-то постоянно рвут на куски. Час за часом, удар за ударом, и ничего этого уже не видишь. И становишься циником. Война, что ж делать… – Что-то давно тихо сидим… Там дозорный еще стоит или уже сожрали?
– Смешно, аж подштанники сваливаются. Ты сам на него посмотри.
Я посмотрел. Стоит. Автомат, чтоб ему провалиться, такой же, как и все остальные. Я зло сплюнул под ноги, оперся на воткнутый в землю меч и встал на одно колено, уже почти машинально пригибаясь к земле. Выдернул Луч, короткой перебежкой дотрусил до сквозной дыры в полуобвалившейся стене старой сервятни, прижался к каменным блокам и прислушался. Мерный стук капель, короткие всплески там, где уже успела набежать лужа. Нормальная, здоровая тишина с массой звуков. Я осторожно высунулся за край дыры и быстро глянул сначала внутрь, потом, сквозь дыру напротив – на двор. В свете очередной молнии он выглядел на редкость пусто. Ну и прекрасно. Я медленно пролез в дыру, напряженно вглядываясь во внешне безопасное и очень, очень темное пространство. В темноте, наступившей за короткой вспышкой, я видел только сероватый абрис дыры напротив и несколько десятком метров до нее пришлось идти, ощупывая чуть ли не каждый миллиметр пути. Сканировать я не решался, поскольку магия, это уже очевидно, каким-то образом их привлекает.
Я осторожно выглянул наружу. Во дворе, не защищенном близкими стенами, ветер сметал мелкий мусор с земли, закручивал его маленькими вихрями и нес куда-то прочь. Я оперся на камни, неосторожно высунув руку наружу. Дождь хлестнул по голой коже ледяными иголками, швыряемый косыми струями все тем же ветром. Снаружи выло и грохотало, но ничего противоестественного не происходило.
Я быстро шмыгнул обратно, в сервятню, через провал, опять во дворик. Бой идет на севере, а отнюдь не здесь. Но самое главное… Я постоял немного у дыры во внутренней стене, откуда только что вылез, и медленно пошел к дальнему углу двора, по пути вглядываясь в лица и фигуры тех, кто был здесь, со мной. Опущенные плечи, сгорбленные спины, маски скорби, безразличия, отчаяния, тупой усталости – у каждого своя. А ведь все это воины. Или маги. Я шел мимо них, и не видел ни одного, о ком бы с уверенностью можно было это сказать теперь. Кто-то дремал, прислонившись к стене или к соседу, кто-то с этим соседом тихо переговаривался, кто-то пытался перевязать раны, но большинство сидело, уставившись в никуда. И только Шейр, сотник, яростно и с видимым удовольствием костерит всех встречных и поперечных. Кровь с лица он так и не стер, да и так его нарубили на лапшу. Жаль, хороший оказался мужик. Только вот ходить после этой заварушки уже не сможет никогда. Его бы волю к жизни, да остальным…
