Анатолий Бочаров - Время волков
Заморыш же по виду, пустое место. Однако против того же Гледерика биться вышел и страха не выказал. Редкостная глупость, но и храбрость тоже. Отчаянная, дурацкая, сопливая храбрость, и сам не понимаешь, хочешь ли одобрительно хлопнуть новоявленного смельчака по плечу или сильно, от души поколотить, пока тот не потеряет сознание от боли.
Артур и сам знавал толк в подобной храбрости. За последних два года, что он прожил в столице, к молодому человеку привязалась слава настоящего буйнопомешанного. Он всегда держал нос по ветру и мчался на всякий встречный пожар. Швырял перчатки в лицо тем, кого полагал подлецами или же попросту встревал в кабацкие драки. Самое лучшее утро из возможных - это утро на речном берегу, когда от воды разит прохладой, солнце еще не поднялось из-за крытых красной черепицей крыш, под сапогами перекатывается песок, а в руках шпага. И тот, другой, напротив, тоже вооружен и готов к схватке, и тоже совсем никого и ничего не боится, и это правильно и хорошо, что другой не боится, ведь какой интерес драться с трусами? И неважно, кто победит, хоть так, хоть так не проиграешь... Ты ничем не рискуешь, кроме собственной жизни, а ей рисковать совсем не страшно. Умрет он себе и умрет, себя же ставишь на карту, а не кого-то, собой же жертвуешь, а не кем-то -- так что подумаешь, много тут делов!
У Артура вдруг перехватило дыхание. Собой он выходит всегда рисковал, а не кем-то... но как же сестра? Дядя? Отец?! Что сталось бы с ними, погибни он на одной из своих дуэлей?! Смогли бы они беспечно пожать плечами и жить дальше, как ни в чем не бывало?! Если ты умираешь по собственной глупости, не предаешь ли ты тех, кто тебя любит? Имеешь ли ты право вот так вот скакать по самому краю? Подобные мысли никогда прежде не приходили Айтверну в голову. Год назад Артура прилично достали на одной дуэли, противник, вертлявый и ловкий как бесовское отродье, пробился сквозь его защиту и ранил в бедро. Хорошо ранил, как следует. Ногу тут же насмерть скрутило судорогой, и юноша повалился на землю. Враг спокойно, без лишней спешки, подошел к распластавшемуся на земле Артуру, отведя шпагу в сторону. Стоял, смотрел на него, опустив голову, и не двигался. Пальцы Айтверна вцепились в эфес, юноша собрался, готовясь ударить с земли - пусть враг подойдет на шаг, хоть на шажок, ну же, давай, смелее, не робей, дружище, должен же я тебя достать. А победитель, почти победитель, почти, ведь игра еще не закончилась, игра заканчивается лишь тогда, когда заканчивается жизнь, почти победитель стоял без единого шороха, слишком далеко, недостаточно близко. Должно быть, раздумывал, добить или пощадить. Из-за чего же они тогда сцепились... Кажется, кто-то кого-то оскорбил. Смертельно, безусловно смертельно, с чего бы иначе драться без всяких свидетелей, но вот сама суть оскорбления безнадежно выветрилась из памяти. Победитель стоял и смотрел, наконец кончик его шпаги дрогнул. Артур собрался, готовый броситься вперед - как оказалось, совершенно напрасно. Потому что его противник все так же молча отвернулся и ушел прочь, и поднявшийся ветер смял с песка следы его сапог. Артур выждал несколько минут, а потом, давясь отборнейшей бранью, спрятал свой клинок в ножны и пополз прочь с пляжа, оставляя позади себя кровавую дорожку. До ближайшего жилого дома было всего несколько сотен шагов, но этот путь отнял у юноши не меньше пятнадцати минут. Несколько раз Айтверн порывался встать, но нога неизменно его подводила. Наконец Артур добрался до цели, растянулся на пороге и что было мочи заколотил в дверь. Заспанный хозяин высунулся на улицу не сразу, и был он порядком зол появлением нежданного гостя, но сунутый гостем золотой шиллинг решил дело. Сердобольный горожанин крикнул стражников, и вскоре те дотащили Артура до фамильного гнезда. Отец был в гневе. От него прямо-таки рвались искры нешуточной злости, такой, что сыну Раймонда, искренне полагавшему себя не ведающим страха, сделалось не по себе. Раймонд Айтверн сухо отчитал Артура, нарочно выбирая такие слова, что свежую рану от них начало жечь еще сильней, чем раньше, распорядился насчет лекаря и ушел. Слуги потом рассказали, что герцог взял из конюшен лучшего жеребца и гонял его до самого вечера. Тогда Артур не мог понять причин отцовского неистовства. Ну еще бы, мудрено представить, что ты кому-то дорог и за тебя кто-то может бояться! И что злиться на тебя могут лишь потому, что боятся тебя потерять. Сам ни за что не поймешь, покуда не увидишь, как друг бодро шагает смерти в пасть. Друг?! Ну вот, Артур Айтверн, наконец у тебя хватило смелости посмотреть правде в глаза. Друг. Не сюзерен, не повелитель, не нуждающийся в опеке попутчик и уж точно не совершенно посторонний человек. Вот только... Ты сам понимаешь, что такое "друг"? Раньше ты полагал, друзья - это те, с кем хорошо вместе пить. Раньше ты много чего полагал, о чем теперь и вспомнить стыдно. Друзья - это те, с кем не стыдно умирать.
Артур вспомнил, как уходил в бой Данкан Тарвел. Облекшись в доспехи, сделавшие его из живого человека сверкающей металлической статуей, сев с помощью оруженосца на коня, исполинского монстра с мокрой черной гривой и лоснящимися боками, вонзив в землю копье, герцог Стеренхорда больше не казался стареющим священником. Он был настоящим рыцарем, одни из тех, каким бы хотел стать и сам Артур. Напоследок сухо попрощавшись с бывшим оруженосцем и нынешним командиром, лорд Данкан ускакал вниз по склону, туда, где ожидали его войска, гремел людской гомон, блистало железо, вилась клубами пыль и бились по ветру знамена. Скоро начнется. Айтверн скосил глаза в сторону, туда, где чуть поодаль, сторонясь прочих расположившихся на холме солдат, преимущественно охраняющих принца и маршала гвардейцев, стоял Блейр Джайлс. Бывший оруженосец Александра Гальса изо всех сил старался скрывать охватившее его волнение, но получалось не то чтобы успешно. В последние дни Джайлс и без того ходил особенно дерганый, ну а сейчас и подавно. А Эльзы здесь не было, и хорошо, что не было. Бардесса порывалась составить ему компанию, смеялась, что должна сложить песню о сражении с армией узурпатора, а для этого ей необходимо увидеть все собственными глазами, но Артур приказал ей оставаться в лагере. Эльзе ни к чему смотреть на ту битву, что произойдет сегодня при Горелых Холмах. Пусть поет красивые чужие песни и сочиняет свои, ничем не хуже, и никогда, никогда, никогда не узнает, какова война на самом деле. Пусть не узнает ни грязи, ни крови, ни смрада, не увидит вывалившихся кишок, не услышит криков воронья - некоторые вещи не стоит узнавать вовсе, тем более таким, как она. Артур сам не мог разобраться в природе чувств, испытываемых им к этой девушке, да и о каких чувствах можно рассуждать применительно к роману, длящемуся каких-то пару дней. Он мог утверждать лишь одно, Эльза нравилась ему, а если тебе кто-то нравится - подвергать опасности его ты точно не будешь. Еще одна прописная истина, естественная, как дыхание. Сегодня ночью, их второй ночью, они не спали вовсе. Артура с Эльзой охватило какое-то первобытное безумие, невероятная древняя страсть, тянущаяся нитями должно быть еще в те погребенные во времени века, когда первые мужчины и женщины на земле любили друг друга в темноте пещер, пытаясь отгородиться от шумящего снаружи непонятного и страшного мира. Только закончилось последнее совещание, Айтверн распрощался с военачальниками и отправился в шатер. Эльза уже ждала его там. За пределами шатра сиреневым пологом легли сумерки, а внутри горело множество свечей. Пожалуй, девушка зажгла все свечи, какие только нашла. Уж в чем, а в стыдливости упрекнуть ее было сложно. Она набросилась на Артура, едва только он зашел, рывками стянула с него одежду, выдрав несколько пуговиц. Юноша не успел и слова вымолвить, а Эльза уже покрывала его лицо поцелуями, скользя губами по коже. Бардесса сдернула с него камзол, избавила от сорочки, ее пальцы скользили по его обнаженной груди, животу, бокам, мяли напрягшиеся соски... черти адские, он сейчас сойдет с ума, наверно, это все было бы невыносимым, не будь оно так хорошо...
