Pinhead - Визит из невыразимого
Собственно говоря, где-то в глубине души он понимал, что, вероятней всего, несёт сейчас на руках мёртвое тело, и будь оно чьим угодно другим телом, он бы давно уже это признал. Но даже если ему и не показалось тогда, в лечебницу он всё равно принесет уже труп. И пускай даже каким-то чудом признаки жизни сохранятся, никакие медики тут уже не помогут. Но это осознание ничуть не мешало ему продолжать этот последний поход, как будто в нём был безусловный смысл. Словно его тело наплевало на отчаявшийся ум с его логикой и продолжало упорное, почти механическое движение. А в голове сейчас всплыли слова о заклинании, доступном лишь единицам, способном на время удерживать душу, о котором совсем недавно его подруга поведала ему, и с горькой иронией подумал, что для неё самой подобного избранного не нашлось. Как будто она не заслуживала такого шанса.
— Алохомора! — Джинни даже не стала стучаться, а сразу вскрыла дверь, выполняя его указание обеспечить ему беспрепятственный доступ к камину.
Он зашел в чужой дом вслед за ней, щедро заливая кровью светлый коврик у входной двери, даже не задумываясь над тем, что будет с хозяевами, если они увидят подобного непрошеного гостя, да еще с такой ношей. Но заклинание Джинни было вполне оправданным, дома никого не оказалось, она открыла Гарри дверь в большую гостиную и сразу же первая метнулась к камину.
— Бегу предупредить! — бросила она и тут же скрылась в зеленом облаке.
«Надо бы потом извиниться перед хозяевами», — возникла в голове естественная, но абсолютно нелепая сейчас мысль, и внезапно его затрясло. Будничность этой фразы как будто что-то пробудила в нём, первые отголоски настоящих эмоций, связанных с произошедшим. Он покачнулся и с трудом, на негнущихся ногах преодолел пространство гостиной, зачем-то отшвырнув ногой с дороги густой ворсистый ковер, лежащий около самого камина, чувствуя, как к горлу уже подступает волна, которую надо непременно преодолеть, непременно дотерпеть до того момента, когда от него уже ничего не будет зависеть. Он шагнул в камин и вдруг понял, что его горло не способно выговорить простое слово, фиксирующее пункт назначения.
— Ммм… мму…
«Нет, надо попробовать еще раз…» Он сделал глубокий вдох и с облегчением осознал, что на выдохе сказал всё, как нужно.
Камин в лечебнице Святого Мунго всего один, и по негласным правилам вежливости им пользуются только в случаях, когда необходима действительно неотложная помощь. Поэтому всякий, кто выходит из него в просторный вестибюль на первом этаже, немедленно обращает на себя внимание дежурной сестры и немногочисленных пациентов, не успевших разбрестись на верхние этажи. Он ожидал общего громкого возгласа. Вместо этого увидел, что за креслом дежурного никого нет, а все смотрят куда-то в боковой коридор.
— Эй… — сказал он и едва услышал свой собственный голос, прозвучавший тихо и хрипло. Он прокашлялся и хотел повторить вновь, но в этот момент из коридора послышались громкие голоса. Кто-то о чем-то спорил и ругался.
Через секунду в вестибюль вылетел низкорослый, упитанный колдомедик в новеньком, ярком халате, преследуемый Джинни, а за ними по пятам бежала дежурная сестра.
— Пожалуйста, перестаньте вести себя так агрессивно, мы не можем по первому требованию всей больницей бросаться… — бормотал доктор, и его коротко стриженую шевелюру покрывали бусинки пота.
Внезапно он уперся взглядом в Гарри и застыл с начатой фразой на губах, а его глаза за узкими стеклами очков приобрели серьезно озадаченное выражение. Его растерянность длилась от силы пару мгновений. А потом он повернулся и заорал неожиданно громким баритоном куда-то в глубину коридора:
— Каталку, быстро! И вторую операционную подготовить! Немедленно!
Гарри почувствовал, что у него подкашиваются ноги. Он каким-то чудом дотерпел до того момента, когда перед ним оказалась больничная каталка, не слушая вопросов колдомедика и его быстрых распоряжений, которые тот рассыпал персоналу, и, отпустив тело Гермионы, понял, что начинает заваливаться куда-то на бок, видя быстро приближающуюся к нему стойку для приема пациентов, когда его подхватили чьи-то сильные руки, и он обнаружил, что опирается на плечо своей жены.
— Не надо… ты испачкаешься, — слабо запротестовал он, но у неё было такое жуткое, совершенно уничтоженное выражение лица, что он замолчал и позволил ей проводить себя до ближайшего кресла.
Он ощутил, как над ним словно сомкнулся какой-то кокон, как тогда на поляне, когда невыразимцы остановили время для них двоих. Он сидел внутри, вжав голову в плечи, и тихонько выглядывал вверх, замечая происходящие рядом события, и чувствовал себя неспособным к ним присоединиться. Только на этот раз все вокруг, наоборот, словно ускорились и мелькали туда-сюда перед ним, как при убыстренной съемке. Более всего, конечно, Джинни. Он словно в полусне видел, как она сперва долго пытается убрать покрывающую его кровь очищающим заклинанием, как у неё при этом сильно дрожат руки, отчего кончик палочки ходит ходуном, потом бегает, пишет что-то на листке и отправляет его с совой, потом поднимает и тащит его куда-то в глубину того самого коридора, в который уехала каталка, подальше от любопытных глаз собравшихся в вестибюле больницы. Более-менее очнулся он, уже какое-то время сидя в узком ответвлении от основного коридора у высокой двери с матовым ребристым стеклом, со скромной табличкой сверху «Операционная».
Он повертел головой и облизал пересохший рот. За исключением Джинни, рядом с ним на длинной мягкой скамье никого не было. Кажется, она что-то пыталась втолковать ему, что-то об Аврорате и о своей записке… По крайней мере, её лицо приняло более привычное выражение, и в нём появилась даже некоторая толика уверенности в себе. Его обрадовала эта перемена.
— …говорю тебе, он никуда не денется. Теперь его будут искать все. Можешь мне поверить!
Кажется, он понял. Она говорила о Роне. Он забыл вспоминать о нём с тех пор, как услышал то, что услышал. Да и сейчас… Ему было всё равно. Странно, но абсолютно всё равно, что именно произойдет. Поймают его или нет — никаких эмоций. Главное, что он понял для себя: на этот раз он не виноват. Как в свое время он пытался взвалить на себя часть ответственности за то, во что его друг превратил свою жизнь, так сейчас он каким-то трезвым взглядом видел, что нельзя винить себя, когда кто-то делает такие вещи, заходит настолько далеко. Нельзя за полгода из хорошего и доброго человека сделаться жестоким подонком, да еще и без веских на то причин. Значит, что-то такое всегда в нём присутствовало, жило и раньше, просто не находило выхода. И не его — Гарри — вина, что он не хотел думать плохо о своих друзьях.
