Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа
Снизу долетел слабый крик:
— Сэр Ричард!.. Сэр Ричард!
Со стороны двора маленькая черная фигурка в сутане размахивала руками. Лицо обращено вверх, я видел бледное худое лицо, запавшие глаза. Монах прокричал:
— Отец-настоятель просит вас к нему срочно!.. Очень важно!
— Бегу! — крикнул я. Воину кивнул: — Вернусь, договорим о корабле. Если не побоитесь, возьму вас на борт. Проверим, что там.
Он сказал с жадным испугом, но глаза заблестели:
— А вдруг взлетит?
— Тогда полетим, — пообещал я твердо. И добавил, чтобы успокоить: — Я управляю такими кораблями с закрытыми глазами!
Монах нетерпеливо пританцовывал, нос стал лиловым от холода. Такие аскеты очень быстро замерзают, подкожного жирка-то тю-тю.
— Я проведу вас, — сказал он.
Под сводами монастыря я сразу замедлил шаг. Исполинский зал уходил вдаль, терялся в синеватом тумане, но я засмотрелся на удивительные колонны, что поддерживают свод. Они уходят стройными рядами в ту же синюю даль, высокие, массивные и… очень знакомые. По сути, больше всего напоминают гигантские сверла, что вырастают из пола и упираются в потолок.
Конечно, сверла изобрели не в наше индустриальное время, ими пользовались во времена Архимеда, однако вот так в архитектуре, гм… Для этого в самом деле надо было перепробовать дорический, ионический и коринфский, а потом всякие барокко, соцреализм, авангардизм и что-нибудь еще постмодернистское, чтобы наткнуться на такое решение.
Странно, у этого исполинского зала не оказалось стен. Это всего лишь навес, чудовищно огромный, прекрасный, искусно построенный, но — навес. Ветер свободно гуляет под его сводами. Или же стены разнесены так далеко, что просто теряются в полумраке.
— Кто строил такое чудо? — прошептал, но прежде, чем договорил, уже знал ответ.
Монах ответил честно:
— Этого вам никто не скажет. Мы пришли, когда все здесь было таким. Вернее, люди пришли. Какие существа все это строили?.. Есть много легенд, но не пристало служителю господа повторять их.
— Да, конечно, — согласился я. — Не пристало.
Отец-настоятель повернулся на топот, мы вбежали в его личное помещение, как два коня, даже засапались похоже. Глаза настоятеля были печальны.
— Сэр Ричард, — сказал он без предисловий. — Я говорил с лекарями. Жизнь вашего доблестного друга на волоске. Но в бреду он постоянно говорит о своей жене… Мы пришли к выводу, что там, в Зорре, решится, жить ему или умереть. А здесь он умрет. Жизнь вытекает из него, как песок между пальцев. Мы не можем ее удержать.
Я бросил невольный взгляд на высокую стену, за которой всего в километре дивный корабль давних времен. Возможно, на термоядерной тяге. Или на расщеплении кварков.
— Мне надо везти его в Зорр?
Настоятель развел руками.
— Это вам решать. Ваше появление здесь вызвало толки. Кто-то связывает его с нечистой силой, ибо никто еще не прыгал через нашу стену, что почти упирается в небо. Но это значит, что ваш конь может бежать очень быстро. Вот только двух человек нести непросто даже такому коню…
— Все узнаем, — прошептал я. — Все для нас впервые… Как и сама жизнь. Пошлите человека, пусть седлают моего коня. Я выеду немедленно. Только как везти Гендельсона, его же растрясет…
— Здесь он умрет, — повторил настоятель. — Жизнь уходит по капле, но уходит.
Монах сказал тихо, почтительно, ибо вмешивается в разговор людей выше ранга, чем его сан:
— В дороге он может и не умереть. Но здесь умрет даже в постели.
Из ворот монастыря медленно, со свечами в руках выходили люди. Все в плащах до земли, со смиренно склоненными головами, но холодные лучи солнца блистали на металлических шлемах, на острие копий, что все несли, нацелив их в небо. Я передернул плечами от внезапной зябкости. Что-то противоестественное в этом смиренном движении, ведь это самые яростные, неукротимые, гневные… а сейчас двигаются со склоненными выями!
Или в этом и есть суть христианства, набросить узду на буйный дух? Взнуздать, заставить скакать в том направлении, куда нужно, а не куда хочется?
Черный Вихрь красиво вытанцовывал на площади, но конюхи страшились к нему подойти, взять за повод, тем более — седлать. Единственное, что распахнули ворота конюшни, чтобы не выбил копытами, вынесли следом седло, попону, мешок с едой и принадлежностями для долгой дороги.
Я торопливо накрыл попоной, бросил сверху седло и затягивал подпруги, когда торжественно протрубили трубы.
Из замка вышла сопровождаемая свитой ослепительно красивая молодая женщина. Это была, как я понял, настоящая принцесса: даже волосы на лбу прижимает широкий золотой обруч с красивым узорным зубцом, где сверкает желтый камень. Пышные золотые волосы крупными локонами падают на плечи, лицо гордое, но без надменности или высокомерия, тонкая шея, ключицы выступают под чистой кожей, пышное платье открыто спереди, голые плечи, платье каким-то непонятным образом держится на предплечьях. Тонкая золотая цепочка, небольшой темный камень в виде медальона…
Платье пышное, изысканное, расшитое золотыми нитями и вообще золотом. Здесь вообще все в золоте, и сама принцесса выглядит золотой, с ее золотистой чистой кожей, золотыми волосами и даже платьем золотистого света.
В довершение всего свет падал какой-то золотистый, теплый, домашний и одновременно торжественный. Она взглянула на меня, и я утонул в коричневой сетчатке ее крупных глаз.
Красивый, молодой рыцарь подал ей лук, чересчур большой для ее роста. Она держала его с усилием, сама улыбнулась своей слабости.
— Сэр Ричард, — сказала она чистым, светлым голосом, от которого у меня запело в душе, — вы принесли моему Кернелю не просто благую весть. Вы принесли… спасение!
— Это заслуга сэра Гендельсона, — сказал я.
Она наклонила голову, в глазах появилась глубокая грусть.
— Мы скорбим о его увечье, — сказала она тихо. — И потому тот подарок, который, возможно, предназначался бы ему, мы по праву предлагаем вам. Вы сумеете им воспользоваться!
Я опустился на одно колено, принял лук и коснулся губами отполированного дерева… если это дерево. Лук издали показался выкованным из золота, но когда взял в руки, он оказался не тяжелее моего гоночного велосипеда, а тот весь из особо прочного алюминия с добавками крепче любой стали. Лук размером в половину моего роста состоит из двух абсолютно одинаковых половинок, а посредине очень удобная для ладони и пальцев рукоять, такая же рифленая, как у дорогого рыцарского меча.
Обе половинки украшены барельефами, дивными цветами, завитушками и фигурками животных. Высочайшее мастерство можно отнести за счет пещерного гения, но вот сам дизайн лука… нет, я могу отличить продукт гениального одиночки от продукта высокой культуры вообще. Форма лука и его отделка молча орут о работе гигантского научно-исследовательского института по формам и поверхностям, где трудятся тысячи высококлассных топологов. Конечно, они трудились пусть не над самим этим луком, но чувствуется дух тысячелетнего дизайнерства…
