Юлиана Суренова - Книга 4_Дорогой сновидений
– Да, малыш, – поспешил успокоить ее колдун.
Девочка вздохнула с облегчением, затем всхлипнула: – Шамаш, прости меня, пожалуйста, прости! Я… Я не виновата! Я не хотела ничего плохого! – вскрикнула она, бросившись ему на шею.
Эрра стоял за ее спиной мрачнее черной тучи, с силой сжимая свои огромные кулаки, удерживая в них свою ярость. Он видел, сколько боли причиняли малышке воспоминания, сколько мук и страха несло сознание того, что жизнь подходит к концу. Легче не знать, не чувствовать. Просто идти, идти… И даже не заметить, как в один из мгновений перешагнешь через черту. Но, с другой стороны… Все же, в глубине души он надеялся, что бог солнца сможет спасти маленькую смертную. И поэтому он сдерживал себя, не давая выход чувствам.
– Все в порядке, милая, – Шамаш не устранился от нее, но поднял на руки, осторожно, будто младенца, – все скоро закончится, словно сон. Сон, который начинался волшебной сказкой, а потом превратился в кошмар… – шептал он ей. – Так бывает. Иногда. Даже если нам этого очень не хочется. Ты проснешься – и все останется позади.
– А остальные? Они тоже проснутся? – что бы там ни было, Мати не могла не думать о тех, кого случайно завела в своей сон. Может быть, этого требовала ее душа, а, может – так было легче сердцу, прячась от собственных страхов в заботе о других…
– Все будет хорошо. Нам нужно лишь вернуться…
– Нет! – испуганно вскрикнула девочка, крепче прижавшись к нему. – Нельзя! Позади пустота!
– Пусто, потому что никого нет, потому что мы ушли оттуда. Но когда мы вернемся, все будет иначе, – и он двинулся туда, где ждала его разверзшаяся под ногами бездна, по которой проходила дорога, ведущая не через пространство – время… …Атен заворочался на меховом одеяле. Сон закончился как-то слишком внезапно, не было дремы, медленного пути – осмысления – лишь резкая внезапная вспышка, оборвавшая все на половине слова, половине движения.
Приходить в себя было трудно, когда разумом, памятью он все еще был в мире сна.
Затем пришла мысль… А как он вообще мог заснуть? Конечно, за последние дни и особенно бессонные ночи он ужасно устал, измучился от постоянного нервного напряжения, и, все же, поскольку именно сон был причиной всех последних бед, он страшил настолько сильно, что, казалось, караванщик никогда больше не осмелится погрузиться в него и вот, на тебе!
Но что случилось, то случилось. Атен, чуть приподняв голову, огляделся вокруг.
Он был не в своей повозке, а в командной. И, поразительное дело – она двигалась!
– Это еще что такое? – он ничего не понимал, ошарашенный, даже испуганный, когда в подобные моменты в голову всегда приходили самые ужасные мысли.
Хозяин каравана, не надев шапки, даже не запахнув как следует полушубок, выскочил из повозки. Не ожидая ощутить под ногами мягкого снега открытой пустыни, он, поскользнувшись, упал, лишь по случайности не угодив под копыта оленей двигавшейся следом повозки.
– Тихо, тихо! – успевший подскочить дозорный схватил оленей под уздцы, останавливая испуганных животных. Отведя направление их движения чуть в сторону, караванщик поспешил к упавшему, помог ему подняться.
– Что с тобой, Атен? – не спуская с него пристального взгляда озабоченных глаз, спросил он.
– Вал? – только и смог выдавить из себя хозяин каравана, пораженный, глядя то на дозорного, то на окружавшую их белую пустыню. – Почему мы идем?
– Как почему? Уходя спать, ты не давал приказа остановиться.
– Уходя спать? – он мотнул головой. Нет, пусть вокруг были снега, но их холод не отрезвлял, помогая проснуться, скорее наоборот, заставлял уверовать в то, что караванщик вовсе не проснулся, а, скорее, наоборот, заснул. И все, что происходило сейчас, было этим сном.
Атен ущипнул себя за щеку, стремясь поскорее проснуться, но лишь сморщился от боли, которая могла принадлежать лишь реальности.
– Да, уходя спать, – повторил Вал, в душу которого прокралось подозрение: а не заболел ли хозяин каравана? Его поведение было странным. И тот внезапный сон…
Он мог быть первым знаком хвори… – Давай, я помогу тебе вернуться в повозку. А потом позову Лигрена. Не нравишься ты мне, друг. Такое чувство, что твоей душой властвует лихорадка.
– Моей? – воскликнул Атен, повернувшись к дозорному. – Я здоров! Это дети…
Лирген должен был позаботиться о них. И Сати.
– Что Сати? – услышав имя дочери, но не понимая, какое она-то ко всему происходившему имела отношение, переспросил Вал.
– Где она?
– Ну, сидит в нашей повозке, читает малышу какую-то сказку… Ты меня пугаешь, Атен… Ради господина Шамаша, вернись в повозку. Здесь холодно. Ты болен… – он попытался силой вернуть Атена в тепло, но тот упрямо упирался.
– Я в порядке! – откинул от себя его руку хозяин каравана. – Да, да, я вспомнил, Они разбудили всех, кроме Мати… – забормотал он.
– Но твоя дочь не спит. Я видел ее всего лишь несколько мгновений назад. Она кормила золотую волчицу.
– Ты уверен?
– Ну хочешь, я позову ее! Прямо сейчас! Но не стой раздетым на морозе, заклинаю!
– Ладно, хватит! – поморщившись, отмахнулся от него Атен. Его душой, сердцем властвовало лишь одно желание – броситься к дочери, убедиться, что с ней все действительно в порядке.
Побежав мимо нескольких повозок, провожаемый удивленными взглядами караванщиков он словно на крыльях ветра подлетел к своей, залез внутрь… И застыл на месте, не в силах пошевелиться. Руки опустились плетями, глаза поблекли, в груди со страшной болью что-то оборвалось, когда он увидел, что девочка, свернувшись в клубок в своем дальнем углу, спит.
Несколько мгновений он смотрел на нее, не моргая, не отводя взгляда. В глазах не было слез, они все вытекли давно, высохли, иссушенные болью и отчаянием. Губи чуть подрагивали.
Затем, качнув головой, посылая проклятья надежде, которая так жестоко обманула его, караванщик пододвинулся к своей малышке, коснулся длинных светлых волос, растрепавшихся и лежавших сейчас вокруг головы наподобие ореола богини света.
– Дочка, – прошептал он. – Неужели ничего не сможет этого изменить? Даже чудо?
– Пап, – неожиданно донеслось до него недовольное ворчание, – зачем ты разбудил меня? Мне снился такой сон, такой… – ее глаза открылись и в них отразились сперва удивление, затем – обида: – Я не помню! Знаю только, что это был самый интересный сон в моей жизни. В нем было столько приключений… Но я совсем ничего не помню! – на ее глаза набежали слезы. – Почему? Это не честно!
– Милая, – отец не слушал ее. Вздох облегчения сорвался с него с губ. Он прижал к себе ничего не понимавшую Мати, повторяя: – Ты со мной, ты снова со мной! Ты, наконец, проснулась!
