Александр Тув - Ходок VIIl
Скрытые, возможно, оставались, но так как они свою недоброжелательность никак не проявляли, то и определить их было затруднительно, а Змей выявлением потенциальных инсургентов не занимался, справедливо полагая, что когда высунутся, тогда он им головы и отчекрыжит. И вот теперь получалось, что эти гратовы Лорды из той же конюшни! Именно к таким людям… а может и нелюдям – кто его знает, короче говоря, именно к таким существам относилось оговорка «практически». Потому что, хотя убить Змея было практически невозможно, фактически они именно это и проделали.
С того момента, когда присутствующие за столом узнали, что Лорды убили Змея, им сделалось сильно не по себе. И это состояние продолжалось по сию пору. Да что там кривить душой – «не по себе». Им всем было страшно. Змей и в одиночку внушал трепет всем членам «Союза», так что уж говорить об этой парочке, сумевшей обезглавить бывшего главу Ночной Гильдии и остаться, при этом, в живых. Хорошего мало, мягко говоря, нажить таких врагов. А если еще припомнить их черного демона, о котором, впрочем, никто и не забывал, то вообще можно идти топиться, или вешаться.
Конечно же, во всем случившемся, начиная с приказа о нападении на «Арлекин» и заканчивая сегодняшней трусливой, тайной встречей в «Морской Деве», был виноват только один человек – Змей, да только кому от этого легче? Вряд ли Лорды станут слушать оправдания. Короче говоря, если бы у каждого из присутствующих был выбор – заполучить таких врагов, или засунуть разъяренную змею себе в штаны, то многие предпочли бы змею.
– Сдается мне, – хрипло выдавил Амбал – бригадир одиннадцатой пятерки, – что Змей и эти, – он не уточнил о ком идет речь, но все прекрасно его поняли, – одну сиську сосали. – Был Амбал, как и следовало ожидать из его прозвища, невысок, сухощав, поджар и вообще напоминал тощего мальчишку. Единственное, что сильно его отличало его от мальчугана – это глаза и глубокие морщины.
– Насчет сиськи неизвестно… может и одну, – дернул щекой Шест, – но что все трое явились к нам из одной преисподней – это точно!
Эргюст бросил быстрый взгляд на обоих говорунов и те мгновенно заткнулись – можно сказать, что прения прекратились, фактически, не начавшись.
– Что дальше было? – взглянул начальник Серого Цеха на Мельника.
– Дальше… – слегка помедлил тот с ответом, – дальше он бозланить начал: «Можете хоронить!»
– А кто был на площади?
– Кто-кто… нищие…
– Больше никого?
– Ну-у… еще с ним Амор латался. Потом подошел. Он садовником у Змея…
– Я знаю. Что дальше? – Эргюст чувствовал, что самое важное впереди, что там или бездонная пропасть, в которой и сгниют их косточки, или та же самая пропасть, но с перекинутым через нее тоненьким бревном. Нервическое нетерпение охватило его. – Ну! – не выдержал он.
– Он повернулся и в ставни мне позыкал…
– В глаза посмотрел?! – изумился Карлик, до этого внимавший рассказу совершенно бесстрастно.
– Это как? – не понял начальник Серого Цеха. – Ты же был на эркере у Старого Пня. Или я ошибаюсь?
– На эркере! – упрямо качнул головой Мельник.
– А он у входа в трактир?
– У входа.
– Это локтей пятьдесят… – задумчиво протянул Эргюст, – не меньше. Тем более – ты ведь наверняка не торчал на виду, а прятался. Ты ведь прятался?
– Линял… – начал было Мельник, но тут Старик не выдержал и рявкнул:
– Говори нормально! – Одновременно он кратко, но емко охарактеризовал Мельника: – Блядский выползень! – При этом обычно тусклые глаза Эргюста так сверкнули, что Мельник почувствовал будто его молнией прошибло от затылка до пяток. А может, и наоборот – от пяток до затылка. Направление прострела сразу распознать было трудновато. И сразу же к нему вернулась способность общаться с помощью нормативной лексики. Вот что благотворящий начальственный рык творит!
– Прятался! Я стоял в глубине эркера. Он не мог меня заметить никак!
– Тогда как? – сузил глаза начальник Серого Цеха.
– Я не знаю как! – Мельник чуть не кричал, что в обычной обстановке представить было невозможно, но обстановка, к сожалению, была далека от обычной. Был самый настоящий форс-мажор. – Ты мне не веришь!?! – сорвался он на визгливый фальцет. В ответ Эргюст еще некоторое время посверлил его взглядом, а потом внезапно, как-то резко, расслабился.
– Верю. – Начальник Серого Цеха стал спокойным, как камень. – Верю. – Повторил он. – Что было дальше? – Спокойствие Старика умиротворяюще подействовало и на бригадира – успокоился и Мельник.
– Лорд заговорил, глядя мне в глаза и я прекрасно его слышал… хотя это невозможно, – самокритично уточнил Мельник.
– С этими детьми Тьмы, что со Змеем, что с Северными Лордами, все возможно, – «успокоил» бригадира начальник Цеха. – Мы все верим тебе, – продолжил он сеанс психотерапии и одобрительный гул собравшихся подтвердил его слова. – Итак. Что он сказал?
– Он сказал… – Мельник вздохнул и поднял глаза к потолку, пытаясь вспомнить все слова грозного северянина, как можно более точно. – Он сказал, что командир, отдавший преступный приказ и солдаты, оказавшие сопротивление уже наказаны и что они не будут преследовать солдат, сложивших оружие. – Бригадир судорожно вздохнул. Было видно, что он не привык произносить длинные речи, и что это занятие ему не по нраву, но переложить свой крест было не на кого – он был единственным свидетелем и очевидцем, так что нести свой крест придется в одиночку. – Северянин сказал, – продолжил Мельник, хмуро вглядываясь в не менее хмурые лица товарищей и пытаясь понять, верят они ему, или нет, – что у него нет претензий к солдатам честно выполнявшим свой долг, и что неисполнение приказа худшее преступление, чем исполнение преступного приказа…
– Это точно… – вздохнул Пипо – бригадир двенадцатой пятерки. Когда он малышом попал к нищим – то ли сам прибился с голодухи, то ли украли его – видать не очень тщательно следили за ним родители, то мальчишка сообщил, что зовут его Пипо. Кличка это, или имя он не знал и с тех пор так и пошло – Пипо и Пипо. Был он человеком глубоко верующим, богобоязненным и, как это ни странно прозвучит – честным. Это к вопросу о совестливых депутатах и бессовестных проповедниках. Однако же, трудовая и производственная дисциплина были для него альфой и омегой и прочно стояли на первых местах в списке жизненных приоритетов, что и подтвердила следующая, высказанная им, сентенция: – Прикажут зарезать Святую Цицилию Эрхенвальдскую, – он вздохнул еще глубже, – придется резать… хотя грех. И там спросят, – он грустно кивнул на пол, куда непроизвольно бросили взгляд все присутствующие. От этих слов облако уныния повисло над столом, хотя, надо честно сказать, и до них особого веселья не наблюдалось. Но это был уже перебор, надо было выправлять ситуацию, а лучшим лекарством в таких случаях является переход от абстрактной тоски к суровой конкретике жизни.
